Родители ее Захар и Пелагея Федйны умерли, когда ей едва минуло тринадцать лет. Первым умер отец. После смерти мужа Пелагея поселилась с Машей в семье старшего сына. Но здесь им не было житья от невестки, и они переселились в баньку. Мария с детства отличалась беспокойным характером и многими странностями, часто ходила в церковь, была молчалива и одинока, никогда ни с кем не играла, не веселилась, не занималась нарядами, всегда была одета в рваное, кем-нибудь брошенное платье.
Господь особенно о ней промышлял, зная ее будущую ревность по Богу, и она часто во время работ видела перед глазами Серафимо-Дивеевский монастырь, хотя там никогда не бывала.
Через год по смерти отца умерла мать. Тут ей совсем житья не стало от родных.
Однажды летом несколько женщин и девушек собрались идти в Саров, Мария отпросилась пойти с ними. Домой она уже не вернулась. Не имея постоянного пристанища, она странствовала между Саровом, Дивеевом и Ардатовом — голодная, полунагая, гонимая.
Ходила она, не разбирая погоды, зимой и летом, в стужу и жару, в полую воду и в дождливую осень одинаково — в лаптях, часто рваных, без онуч. Однажды шла в Саров на Страстной неделе в самую распутицу по колено в воде, перемешанной с грязью и снегом; ее нагнал мужик на телеге, пожалел и позвал подвезти, она отказалась. Летом Мария, видимо, жила в лесу, потому что, когда она приходила в Дивеево, то тело ее было сплошь усеяно клещами, и многие из ранок уже нарывали.
Чаще всего бывала она в Серафимо-Дивеевском монастыре; некоторые сестры любили ее, чувствуя в ней необыкновенного человека; давали чистую и крепкую одежду вместо лохмотьев, но через несколько дней Мария вновь приходила во всем рваном и грязном, искусанная собаками и побитая злыми людьми. Иные монахини не понимали ее подвига, не любили и гнали, ходили жаловаться на нее уряднику, чтобы он данной ему властью освободил их от этой «нищенки», вшивой и грубой. Урядник ее забирал, но сделать ничего не мог, потому как она представлялась совершенной дурочкой, и он отпускал ее. Мария снова шла к людям и часто, как бы ругаясь, обличала их в тайных грехах, за что многие особенно ее не любили.
Никто никогда не слыхал от нее ни жалобы, ни стона, ни уныния, ни раздражительности или сетования на человеческую несправедливость. И Сам Господь за ее богоугодную жизнь и величайшее смирение и терпение прославил ее среди жителей. Начали они замечать: что она скажет или о чем предупредит, то сбывается, и у кого остановится, те получают благодать от Бога.
У одной женщины, Пелагеи, было двенадцать детей, и все они умирали в возрасте до пяти лет. В первые годы ее замужества, когда у нее умерло двое детей, Мария Ивановна пришла к ним в село, подошла к окнам ее дома и запела: «Курочка-мохноножка, народи детей немножко».
Окружившие ее женщины говорят ей:
— У нее нет совсем детей. А она им отвечает:
— Нет, у нее много.
Они настаивают на своем:
— Да нет у ней никого.
Тогда Мария Ивановна им пояснила:
— У Господа места много.
Однажды говорит она одной женщине:
— Ступай, ступай скорее, Нучарово горит.
А женщина была из Рузанова. Пришла в Рузаново, все на месте, ничего не случилось; встала в недоумении, а в это время закричали: «Горим». И все Рузаново выгорело с конца до конца.
Духовное окормление Мария Ивановна получала у блаженной Прасковьи Ивановны, с которой приходила советоваться. Сама Прасковья Ивановна, предчувствуя кончину, говорила близким: «Я еще сижу за станом, а другая уже снует, она еще ходит, а потом сядет»,— а Марии Ивановне, благословив ее остаться в монастыре, сказала: «Только в мое кресло не садись» (В келье блаженной Паши Мария Ивановна прожила всего два года).
В самый день смерти блаженной Пашеньки Саровской вышло у Марии Ивановны небольшое искушение. Раздосадованные ее странностями, монахини выгнали ее из монастыря, не велев вовсе сюда являться, а иначе они прибегнут к помощи полиции.
Ничего на это не сказала блаженная, повернулась и ушла.
Перед внесением в церковь гроба с телом блаженной Паши в монастырь приехал крестьянин и говорит:
— Какую рабу Божию прогнали вы из монастыря, она мне сейчас всю мою жизнь сказала и все мои грехи. Верните ее в монастырь, иначе потеряете навсегда.
За Марией Ивановной тотчас отправили посыльных. Она себя не заставила ждать и вернулась в монастырь в то время, когда Прасковья Ивановна лежала в гробу в церкви. Блаженная вошла и, оборотясь к старшей ризничей монахине Зиновии, сказала:
— Ты меня, смотри, так же положи, вот как Пашу.
Та рассердилась на нее, как она смеет себя сравнивать с Пашей, и дерзко ей на это ответила.
Мария Ивановна ничего не сказала.
С тех пор она окончательно поселилась в Дивееве. Сначала она жила у монахини Марии, а затем игумения дала ей отдельную комнату. Комната была холодная и сырая, особенно полом, в ней блаженная прожила почти восемь лет; здесь она окончательно лишилась ног и приобрела сильнейший ревматизм во всем теле.
Почти с первого года ее жизни в монастыре к ней в послушницы приставили Пашу (в монашестве Дорофею), которая поначалу не любила Марию Ивановну и пошла к ней служить за послушание. Мария же Ивановна еще прежде говорила, что к ней служить приведут Пашу.
Сильно скорбела Паша, видя, как постепенно Мария Ивановна наживает мучительную болезнь и лишается ног, но сделать ничего не могла.
Лишь тогда, когда народу, приходящего к блаженной, стало столько, что невозможно было поместиться в тесной комнате, игумения разрешила перевести ее в домик Паши Саровской.
Домик этот стоял у самых ворот, и советские власти, видя большое стечение людей, воздвигли гонение на блаженную, так что в конце концов ее перевели в отдельную комнату при богадельне, где она прожила до закрытия монастыря.
Блаженная Мария Ивановна говорила быстро и много, иногда очень складно и даже стихами и сильно ругалась, в особенности после 1917 года. Она так ругалась, что монахини, чтобы не слышать, выходили на улицу. Келейница Прасковьи Ивановны Дуня как-то спросила ее:
— Мария Ивановна, почему ты так ругаешься. Маменька так не ругалась.
— Хорошо ей было блажить при Николае, а поблажи-ка при советской власти.
Не довольно было блаженной подвигов предыдущей скитальческой жизни, болезней, молитвы, приема народа. Однажды послушница Марии Ивановны мать Дорофея ушла в кладовую за молоком, довольно далеко от кельи старицы, а самовар горячий подала на стол. Возвращается и слышит неистовый крик Марии Ивановны: «Караул!»
Растерянная послушница сначала ничего не поняла, а потом так и осела от ужаса. Мария Ивановна в ее отсутствие решила налить себе чаю и открыла кран, а завернуть не сумела, и вода лилась ей в колени до прихода матери Дорофеи. Обварилась она до костей, сначала весь перед и ноги, а между ног все сплошь покрылось волдырями, потом прорвалось и начало мокнуть.
Случилось это в самую жару, в июне месяце. Дорофея боялась, что в оголенном и незаживающем мясе заведутся черви, но Господь хранил Свою избранницу, и каким чудом она поправилась, знает только Бог. Не вставая с постели, она мочилась под себя, все у ней прело, лежала она без клеенки, поднимать ее и переменять под ней было трудно, и все же она выздоровела.
В другой раз до изнеможения устала Дорофея, всю ночь поднимая Марию Ивановну и все на минуточку; под утро до такой степени она ослабела, что говорит: «Как хочешь, Мария Ивановна, не могу встать, что хочешь делай».
Мария Ивановна притихла, и вдруг просыпается Дорофея от страшного грохота: блаженная сама решила слезть, да не в ту сторону поднялась в темноте, упала рукой на стол и сломала ее в кисти. Кричала: «Караул!», но не захотела призвать доктора завязать руку в лубок, а положила ее на подушку и пролежала шесть месяцев в одном положении, не вставая и не поворачиваясь. Опять мочилась под себя, потому что много пила и почти ничего не ела. Сделались у нее пролежни такие, что оголились кости и мясо висело клочьями. И опять все мучения перенесла Мария Ивановна безропотно, и только через полгода рука начала срастаться и срослась неправильно, что видно на некоторых фотографиях.
Под утро она проснулась и удивилась, что это Мария Ивановна не встает и ее не зовет. Подошла к ней, а она не спит, смеется и вся лежит, как в болоте, по ворот обмочившись, и говорит:
— Вот я ни разу не встала.
Мать Дорофея упала блаженной в ноги:
— Прости меня, Христа ради, мамушка, никогда больше не буду считать и любопытствовать о тебе и о твоих делах. Тех, кто жил с Марией Ивановной, она приучала к подвигу, и за послушание и за молитвы блаженной подвиг становился посильным. Так, матери Дорофее блаженная не давала спать, кроме как на одном боку, и если та ложилась на другой бок, она на нее кричала. Сама Мария Ивановна расщипывала у себя место на ноге до крови и не давала ему заживать.
Истинная подвижница и богоугодный человек, она имела дар исцеления и прозорливости.
Исцелила женщине по имени Елена глаз, помазав его маслом из лампады.
У одной монахини была экзема на руках. Три года ее лечили лучшие доктора в Москве и в Нижнем — не было улучшения. Все руки покрылись ранами. Ею овладело такое уныние, что она хотела уже уходить из монастыря. Она пошла к Марии Ивановне. Та предложила помазать маслом из лампады;
монахиня испугалась, потому что врачи запретили касаться руками масла и воды. Но за веру к блаженной согласилась, и после двух раз с кожи исчезли и самые следы от ран.
Пришел однажды к Марии Ивановне мужичок—в отчаянии, как теперь жить, разорили вконец. Она говорит: «Ставь маслобойку». Он послушался, занялся этим делом и поправил свои дела.
О Нижегородском архиепископе Евдокиме (Мещерякове), обновленце, блаженная еще до его отступничества говорила:
— Красная свеча, красный архиерей.
И даже песню о нем сложила: «Как по улице, по нашей Евдоким идет с Парашей, порты синие худые, ноги длинные срамные».
Один владыка решил зайти к блаженной из любопытства, не веря в ее прозорливость.
Только он собрался войти, как Мария Ивановна закричала:
— Ой, Дорофея, сади, сади меня скорее на судно.
Села, стала браниться, ворчать, жаловаться на болезнь.
Владыка пришел в ужас от такого приема и молча ушел.
В пути с ним сделалось расстройство желудка, он болел всю дорогу, стонал и жаловался.
Схимнице Анатолии (Якубович) блаженная за четыре года до ее выхода из затвора кричала:
— Схимница-свинница, вон из затвора.
Она была в затворе по благословению о. Анатолия (схимника Василия Саровского), но ей стала являться умершая сестра. Мать Анатолия напугалась, вышла из затвора и стала ходить в церковь. Мария Ивановна говорила: «Ее бесы гонят из затвора, а не я».
Пришел однажды к Марии Ивановне мальчик, она сказала:
— Вот пришел поп Алексей.
Впоследствии он действительно стал Саровским иеромонахом о. Алексеем. Он очень чтил ее и часто к ней ходил. И вот однажды пришел, сел и молчит. А она говорит:
— Я вон мяса не ем, стала есть капусту да огурцы с квасом и стала здоровее.
Он ответил: «Хорошо».
Он понял, что это о том, как он, боясь разболеться, стал было есть мясо. С тех пор бросил.
Отцу Евгению Мария Ивановна сказала, что его будут рукополагать в Сарове. Он ей очень верил и всем заранее об этом рассказал. А его вдруг вызывают в Дивеево. Келейница блаженной мать Дорофея заволновалась, и ему неприятно. Рукополагали его в Дивееве. Дорофея сказала об этом Марии Ивановне, а та смеется и говорит:
— Тебе в рот что ли класть? Чем тут не Саров? Сама келья Преподобного и все вещи его тут.
Однажды приехала к блаженной некая барыня из Мурома. Как только вошла она, Мария Ивановна говорит:
— Барыня, а куришь, как мужик.
Та действительно курила двадцать пять лет и вдруг заплакала и говорит:
— Никак не могу бросить, курю и по ночам, и перед обедней.
— Возьми, Дорофея, у нее табак и брось в печь.
Та взяла изящный портсигар и спички и все это бросила в печь.
Через месяц мать Дорофея получила от нее письмо и платье, сшитое в благодарность. Писала она, что о курении даже и не думает, все как рукой сняло.
Римма Ивановна Долганова страдала беснованием; оно выражалось в том, что она падала перед святыней и не могла причаститься. Стала она проситься у блаженной поступить в монастырь.
— Ну, куда там такие нужны...
— А я поправлюсь? — с надеждой спросила Римма Ивановна.
— Перед смертью будешь свободна.
И этой же ночью она заболела скарлатиной и сама пошла в больницу, сказав, что уже больше не вернется. Она скончалась, незадолго до смерти исцелившись от беснования.
Пошла однажды Вера Ловзанская (впоследствии инокиня Серафима) к Марии Ивановне проситься в монастырь. Та увидев ее, закричала:
— Не надо! Не надо ее! Не надо!
А потом рассмеялась и говорит:
— Ты же будешь на старости лет отца покоить. Иди к владыке Варнаве, он тебя устроит.
Впоследствии вышло так, что инокине Серафиме пришлось до самой смерти покоить своего духовного отца — епископа Варнаву (Беляева).
В монастыре жил юродивый Онисим. Он был очень дружен с блаженной Марией Ивановной. Бывало, сойдутся они и всё поют: «Со святыми упокой».
Онисим всю жизнь прожил в монастыре и уже называл себя в женском роде: она. Когда государь Николай Александрович приезжал на открытие мощей преподобного Серафима, то народу было столько, что пришлось на время закрыть ворота. А Онисим остался за воротами и кричит: «Ой, я наша, я наша, пустите, я наша».
Однажды Мария Ивановна говорит Вере Ловзанской:
— Вот, Ониська увезет мою девчонку далеко-далеко.
Только тогда, когда епископ Варнава сам примет подвиг юродства, и она уедет за ним в Сибирь, только тогда станет понятно, о чем говорила блаженная Мария Ивановна.
Перед тем как поехать в Среднюю Азию, Вера Ловзанская отправилась к Марии Ивановне — проститься и взять благословение. Дивеевский монастырь был закрыт, и Мария Ивановна жила в селе.
Вера сошла рано утром в Арзамасе, надо было идти шестьдесят километров до Дивеева. Был декабрь, холодно. Вышла она на дорогу, видит, мужичок едет на розвальнях. Остановился:
— Вы куда?
— Я в Дивеево.
— Хорошо, я вас подвезу.
Доехали до села Круглые Паны. Здесь трактир. Возчик пошел закусить и изрядно выпил. В пути его развезло, сани постоянно съезжали с дороги и увязали в снегу, но лошадь как-то сама собой выбиралась и, наконец, остановилась у дома, где жила Мария Ивановна.
Был час ночи. Мужик проснулся и стал изо всей силы стучать в окно. Монашки открыли. Рассказывают. Все это время блаженная бушевала, стучала по столу и кричала:
— Пьяный мужик девчонку везет! Пьяный мужик девчонку везет!
— Да какой пьяный мужик, какую девчонку? — пытались понять монахини. А блаженная только кричала:
— Пьяный мужик девчонку везет!
Однажды пришла к Марии Ивановне интеллигентная дама с двумя мальчиками. Блаженная сейчас же закричала:
— Дорофея, Дорофея, давай два креста, надень на них.
Дорофея говорит:
— Зачем им кресты, они сегодня причастники. А Мария Ивановна знай скандалит, кричит:
— Кресты, кресты им надень.
Дорофея вынесла два креста, расстегнула детям курточки, крестов и в правду не оказалось.
Дама очень смутилась, когда Дорофея спросила ее:
— Как же вы причащали их без крестов? Та в ответ пробормотала, что в дорогу сняла их, а то они будут детей беспокоить.
Вслед за ней пришла схимница.
— Зачем надела схиму, сними, сними, надень платочек и лапти, да крест надень на нее,— говорит Мария Ивановна. С трепетом мать Дорофея подошла к ней: оказалось, что она без креста. Сказала, что в дороге потеряла.
Епископ Зиновий (Дроздов) спросил Марию Ивановну:
— Ты поп, а митрополит Сергий — архиерей.
— А где мне дадут кафедру, в Тамбове?
— Нет, в Череватове.
У Арцыбушевых была очень породистая телка, и вот она за лето не огулялась, и следовательно, семья должна быть весь год без молока, а у них малые дети, средств никаких, и они задумали продать ее и купить другую и пошли к Марии Ивановне за благословением.
— Благослови, Мария Иванова, корову продать.
— Да она нестельная, куда ее нам.
— Нет,— отвечает Мария Ивановна, — стельная, стельная, говорю вам, грех вам будет, если продадите, детей голодными оставите.
Пришли домой в недоумении, позвали опытную деревенскую женщину, чтобы она осмотрела корову. Та признала, что корова нестельная.
Арцыбушевы опять пошли к Марии Ивановне и говорят:
— Корова нестельная, баба говорит. Мария Ивановна заволновалась, закричала.
— Стельная, говорю вам, стельная.
Даже побила их.
Но они не послушались и повели корову на базар, им за нее предложили десять рублей. Оскорбились они и не продали, но для себя телку все-таки присмотрели и дали задаток десять рублей.
А Мария Ивановна все одно — ругает их, кричит, бранит. И что же? Позвали фельдшера, и он нашел, что корова действительно стельная. Прибежали они к Марии Ивановне и в ноги ей:
— Прости нас, Мария Ивановна, что нам теперь делать с телушкой, ведь мы за нее десять рублей задатка дали.
— Отдайте телушку, и пусть задаток пропадет.
Они так и сделали.
31 декабря 1926 года, под новый 1927 год, блаженная сказала: «Старушки умирать будут... Какой год наступает, какой тяжелый год — уже Илья и Енох по земле ходят...». И, правда, с 1 января две недели все время покойницы были, и даже не по одной в день.
В неделю мытаря и фарисея приехали начальники разгонять Саров, и это длилось до четвертой недели Великого поста.
Выгонять монахов было трудно. У них были почти у всех отдельные кельи с отдельными входами и по нескольку ключей. Сегодня выгонят монаха, а он завтра придет и запрется. Служба в церкви еще шла. Наконец в понедельник на Крестопоклонной неделе приехало много начальства — собрали всю святыню: чудотворную икону Живоносный источник, гроб-колоду, в котором мощи преподобного Серафима пролежали в земле семьдесят лет, кипарисовый гроб, из которого вынули мощи преподобного Серафима, и другие святыни. Все это сложили вместе, устроили костер и сожгли.
Мощи преподобного Серафима сложили в синий просфорный ящик и запечатали его. Люди разделились на четыре партии и на санях поехали все в разные стороны, желая скрыть, куда увезут мощи. Ящик с мощами повезли на Арзамас через село Онучино, где остановились ночевать и покормить лошадей. Когда тройка с мощами въехала в село Кременки, на колокольне ударили в набат. Мощи везли прямо в Москву.
После разорения монастыря служба в Сарове прекратилась, и монахи разошлись кто куда.
После Пасхи власти явились в Дивеево.
По всему монастырю устроен был обыск, описывали казенные и проверяли личные вещи. В эти тяжелые дни Соня Булгакова (впоследствии монахиня Серафима) пошла к Марии Ивановне. Та сидела спокойная, безмятежная.
— Мария Ивановна, поживем ли мы еще спокойно?
— Поживем.
— Сколько?
— Три месяца.
Начальство уехало. Все пошло своим чередом. Прожили так ровно три месяца, и под Рождество Пресвятой Богородицы, 7/20 сентября 1927 года, всем предложили покинуть монастырь.
По благословению епископа Варнавы блаженной Марии Ивановне была построена келья в селе Пузо. Туда ее отвезли сразу же после закрытия монастыря; руководила устройством Марии Ивановны Валентина Долганова и дело поставила так, что никому не стало доступа к блаженной.
В Пузе Мария Ивановна пробыла около трех месяцев.
Когда игумения Александра поселилась в Муроме, к ней приехала мать Дорофея.
— Зачем ты Марию Ивановну в мир отдала? Бери обратно, — сказала ей игумения.
Та поехала за ней.
— Мария Ивановна, поедешь со мной?
Положили ее на возок, укрыли красным одеялом и привезли в Елизарово. Здесь она прожила до весны, а весной перевезли ее в Дивеево, сначала к глухонемым брату с сестрой, а в 1930 году на хутор возле села Починок и, наконец, в Череватово, где она и скончалась 26 августа/8 сентября 1931 года.
Многим Мария Ивановна говорила об их будущей жизни. Кто-то сказал блаженной:
— Ты все говоришь, Мария Ивановна, монастырь! Не будет монастыря!
— Будет! Будет! Будет! — и даже застучала изо всей силы по столику.
Она всегда по нему так стучала, что разбивала руку, и ей подкладывали под руку подушку, чтобы не так было больно.
Всем сестрам в будущем монастыре она назначала послушания: кому сено сгребать, кому канавку чистить, кому что, а Соне Булгаковой никогда ничего не говорила. И та однажды спросила:
— Мария Ивановна, а я доживу до монастыря?
— Доживешь, — ответила она тихо и крепко сжала ей руку, до боли придавив к столику.
Перед смертью Мария Ивановна всем близким к ней сестрам сказала, сколько они по ней до сорокового дня прочитают кафизм. Все это исполнилось в точности, а Соне Булгаковой сказала, когда та была у нее в последний раз в октябре 1930 года: «А ты обо мне ни одной кафизмы не прочитаешь». Она, действительно, ничего не прочитала, но вспомнила об этом уже на сороковой день.В ночь на 4/17 июля 1918 г. в Екатеринбурге большевики убили Царскую Семью: Царя, Царицу, четырех Великих Княжен и 14-летнего Наследника Престола. На одной из стен подвала, в котором была расстреляна Царская Семья, неизвестным "евреем с черной, как смоль, бородой" после убийства была оставлена каббалистическая надпись буквами из трех языков, смысл которой гласил: "Здесь, по приказу тайных сил, Царь был принесен в жертву для разрушения государства. О сем извещаются все народы". Обстоятельства гибели Царской Семьи, состав участников и организаторов расстрела, как и надписи на стенах подвала, не оставляют сомнений в ритуальном характере данного убийства. Подтверждением этого может служить и тот факт, что еще в 1911 г. в западных областях Российской Империи в еврейской среде распространялись открытки с изображением иудейского раввина, который держит в руке жертвенного петуха с головой Николая II и с подписью по-еврейски: "Это мой выкуп, это моя замена, это мое жертвоприношение". Нет никаких сомнений, что иудеи, одержимые навязчивой мессианской идеей властвовать над всем миром, не могли мириться с существованием могущественной Православной Империи, стоявшей на пути реализации их замыслов. Убийство Православного Царя рассматривалось ими, как уничтожение главного носителя идеала христианской государственности и противника еврейского идеала государства - царства антихриста. Для многих наших современников этот факт мало что значит, как и мало кто из нас - современных русских - усматривает в нем взаимосвязь с нынешними бедами и скорбями России. Однако именно это событие сыграло значительную, едва ли не ключевую роль в судьбе нашего народа. Современный русский человек, воспитанный в духе безбожия и индивидуализма, уже не воспринимает свой народ как единую семью, и уж тем более не задумывается об историческом предназначении своей нации, как, впрочем, и о своем собственном. Каждый пытается устроить свою жизнь, невзирая на окружающую разруху, а порой, уподобляясь мародерам времен стихийных бедствий, ловко пользуется нынешней неразберихой и беззаконием, не понимая, что строит "дом на песке". Но невозможно длительное благополучие в нестабильном государстве, как невозможно приятное путешествие на тонущем корабле. Россия гибнет у нас на глазах и пока мы не осознаем этого факта, пока не задумаемся о причинах наших бедствий, мы будем обречены на еще более тяжкие испытания. При этом совершенно безсмысленно искать причины в сферах политики и экономики, причины эти давно известны и носят духовный характер. О них еще задолго до революции в лице своих святых, предвидя грядущие бедствия, говорила Русская Православная Церковь. Прежде всего, мы изменили своей исторической миссии народа-богоносца, встав на путь строительства безбожного государства. И, как говорил уже в этом веке преподобный Лаврентий Черниговский, "...попустили жидовскому нечестию в России, не защитили помазанника Божия Царя, церкви Православные и монастыри, сонм мучеников и исповедников святых и все русское святое. Презрели благочестие и возлюбили бесовское нечестие". Наши прадеды не смогли, а многие и не захотели защищать свое национальное государство, свою Богом установленную власть. Многие равнодушно взирали на попрание национальных и религиозных святынь, а иные добровольно встали на сторону разрушителей. Сегодня кровные и духовные наследники разрушителей России пытаются внушать нам, что сам факт канонизации Царственных Мучеников, как и других новомучеников Российских, уже есть проявление осознания и покаяния народа в грехе своих отцов. Но не следует забывать, что проявлением истинного осознания и покаяния является исправление или, как минимум, стремление к нему. Исправить же грех своего народа можно лишь вернувшись на путь своего исторического предназначения, восстановив законную национальную власть. Законной же властью для России может быть только православная монархия. Однако наивен тот, кто надеется в 2-3 года поднять Россию из руин и восстановить ее в былой силе и славе. Недалеко ушли и те, кто тешит себя иллюзиями, будто все утрясется само собой. Путь этот долог и труден, и только общими усилиями и общей волей народа к подлинной национальной свободе мы сможем вернуть к жизни наше многострадальное Отечество. В середине ХХ столетия, задолго до падения большевистского режима, известный русский православный философ Иван Ильин писал: "Это есть великая иллюзия, что легче всего возвести на Престол законного Государя. Ибо законного Государя надо заслужить сердцем, волею и делами. Мы не смеем забывать исторических уроков: народ, не заслуживший законного Государя, не сумеет иметь его, не сумеет служить ему верою и правдою и предаст его в критическую минуту. Монархия не самый легкий и общедоступный вид государственности, а самый трудный, ибо, душевно самый глубокий строй, духовно требующий от народа монархического правосознания. Республика есть правовой механизм, а монархия есть правовой организм. И не знаем мы еще, будет ли русский народ после революции готов опять сложиться в этот организм. Отдавать же законного Государя на растерзание антимонархически настроенной черни было бы сущим злодеянием перед Россией. Посему: да будет национальная диктатура, подготовляющая всенародное религиозно - национальное отрезвление!".
Мария Захаровна Федина родилась в конце шестидесятых или в начале семидесятых годов XIX столетия в селе Голеткове Елатемского уезда Тамбовской губернии. Впоследствии ее спрашивали, почему она называется Ивановна. «Это мы все, блаженные, Ивановны по Иоанну Предтече», - отвечала она.
Родители ее Захар и Пелагия Федины умерли, когда ей едва минуло тринадцать лет. Первым умер отец. После смер
Родители ее Захар и Пелагия Федины умерли, когда ей едва минуло тринадцать лет. Первым умер отец. После смерти мужа Пелагия поселилась с Машей в семье старшего сына. Но здесь им не было житья от невестки, и они переселились в баньку.
Мария с детства отличалась беспокойным характером и многими странностями. Она часто ходила в церковь, была молчалива и одинока, никогда ни с кем не играла, не веселилась, не занималась нарядами, всегда была одета в рваное, кем-нибудь брошенное платье. Господь особенно о ней промышлял, зная ее будущую ревность по Богу, и она часто во время работ видела перед глазами Серафимо-Дивеевский монастырь, хотя там никогда не бывала.
Через год по смерти отца умерла мать. Тут Марии совсем житья не стало от родных.
Однажды летом несколько женщин и девушек собрались идти в Саров, Мария отпросилась пойти с ними. Домой она уже не вернулась. Не имея постоянного пристанища, она странствовала между Саровом, Дивеевом и Ардатовом - голодная, полунагая, гонимая. Ходила она, не разбирая погоды, зимой и летом, в стужу и жару, в полую воду и в дождливую осень одинаково - в лаптях, часто рваных, без онуч. Однажды шла в Саров на Страстной неделе в самую распутицу по колено в воде, перемешанной с грязью и снегом; ее нагнал мужик на телеге, пожалел и предложил подвезти, она отказалась. Летом Мария, видимо, жила в лесу, потому что когда она приходила в Дивеево, то тело ее было сплошь усеяно клещами и многие ранки уже нарывали.
Чаще всего она бывала в Серафимо-Дивеевском монастыре. Некоторые сестры любили ее, чувствуя в ней необыкновенного человека, давали чистую и крепкую одежду вместо лохмотьев, но через несколько дней Мария вновь приходила во всем рваном и грязном, искусанная собаками и побитая злыми людьми. Иные монахини не понимали ее подвига, не любили и гнали, ходили жаловаться на нее уряднику, чтобы он освободил их от этой «нищенки». Урядник ее забирал, но сделать ничего не мог, потому как она представлялась совершенной дурочкой, и он отпускал ее. Мария снова шла к людям и часто, как бы ругаясь, обличала их в тайных грехах, за что многие ее не любили.
Никто никогда не слыхал от нее ни жалобы, ни стона, ни уныния, ни раздражительности или сетования на человеческую несправедливость. Это было главным в жизненном пути блаженной: внешне неприметное смирение, скрытое под видом грубости.
И Сам Господь за ее богоугодную жизнь и величайшее смирение и терпение прославил Марию Ивановну среди жителей. Начали они замечать: что она скажет или о чем предупредит, то сбывается, и у кого остановится, те получают благодать от Бога.
В Серафимо-Дивеевском монастыре существовала удивительная преемственность блаженных стариц. Первую из них, Пелагию Ивановну Серебренникову, благословил жить в Дивееве преподобный Серафим при личной встрече, говоря: «Иди, побереги моих сирот-то!» После того как она 47 лет «берегла сирот», незадолго до кончины, Пелагия Ивановна благословила остаться в монастыре Пашу, подвизавшуюся 30 лет в Саровском лесу, а затем почти столько же в Дивееве.
Мария Ивановна, в свою очередь, духовно окормлялась у Прасковьи Ивановны, к которой приходила советоваться. Сама Прасковья Ивановна (схимонахиня Параскева), предчувствуя кончину, говорила близким: «Я еще сижу за станом, а другая уже снует, она еще ходит, а потом сядет». А Марии Ивановне, благословив ее остаться в монастыре, сказала: «Только в мое кресло не садись».
В самый день смерти блаженной схимонахини Параскевы 22 сентября/5 октября 1915 года Мария Ивановна была в монастыре. Раздосадованные ее странностями, монахини выгнали ее, велев вовсе сюда не являться, а иначе они прибегнут к полиции. Ничего на это не сказала блаженная, повернулась и ушла.
Перед внесением в церковь гроба с телом блаженной Параскевы в монастырь приехал крестьянин и говорит:
Какую рабу Божию прогнали вы из монастыря, она мне сейчас всю мою жизнь сказала и все мои грехи. Верните ее в монастырь, иначе потеряете навсегда.
За Марией Ивановной тотчас отправили посыльных. Она себя не заставила ждать и вернулась в монастырь в то время, когда Прасковья Ивановна лежала в гробу в церкви. Блаженная вошла и, оборотясь к старшей ризничей монахине Зиновии, сказала:
Ты меня, смотри, так же положи, вот как Пашу.
Та рассердилась на нее, как она смеет себя сравнивать со схимонахиней Параскевой, и дерзко ей на это ответила. Мария Ивановна ничего не сказала. С тех пор она окончательно поселилась в Дивееве.
В монастыре Мария Ивановна жила сначала у монахини Марии, а затем игумения дала ей отдельную комнату. Комната была холодная и сырая, особенно пол. В ней блаженная прожила почти восемь лет. Здесь она приобрела сильнейший ревматизм. Сильно скорбела ее келейница мать Дорофея, видя, как постепенно Мария Ивановна наживает мучительную болезнь и лишается ног, но сделать ничего не могла.
Лишь тогда, когда народу, приходящего к блаженной, стало столько, что невозможно было поместиться в тесной комнате, игумения разрешила перевести ее в домик блаженной Параскевы Ивановны, где Мария Ивановна прожила два года.
Тех, кто с ней жил, она приучала к подвигу; за послушание и молитвы блаженной их подвиг становился посильным. Так, матери Дорофее блаженная не давала спать кроме как на одном боку, и если та ложилась на другой бок, она на нее кричала. Сама Мария Ивановна расщипывала у себя место на ноге до крови и не давала ему заживать.
Когда Мария Ивановна слегла из-за ревматизма, до изнеможения уставала монахиня Дорофея, всю ночь поднимая 
Марию Ивановну, и все «на минуточку». Однажды под утро до такой степени она ослабела, что говорит: «Как хочешь, Мария Ивановна, не могу встать, что хочешь делай». Мария Ивановна притихла. И вдруг просыпается Дорофея от страшного грохота: блаженная сама решила слезть, да не в ту сторону поднялась в темноте, упала рукой на стол и сломала ее в кисти. Кричала: «Караул!», призвать доктора и завязать руку в лубок, как тогда делали, не захотела, а положила руку на подушку и пролежала шесть месяцев в одном положении, не вставая и не поворачиваясь. Сделались у нее пролежни такие, что оголились кости и мясо висело клочьями. И опять все мучения перенесла Мария Ивановна безропотно; только через полгода рука начала срастаться и срослась неправильно, что видно на некоторых фотографиях.
Однажды мать Дорофея ушла в кладовую за молоком, далеко от келлии старицы, а самовар горячий подала на стол. Возвращается и слышит крик Марии Ивановны: «Караул!» Растерянная послушница сначала ничего не поняла, а потом так и осела от ужаса. Мария Ивановна в ее отсутствие решила налить себе чаю, открыла кран, а завернуть не сумела, и кипяток лился ей в колени до прихода матери Дорофеи. Обварилась блаженная до костей. Все тело сплошь покрылось волдырями, которые потом прорвались. Случилось это в самую жару, в июне. Господь хранил Свою избранницу, и только чудом она поправилась.
В Дивеевской обители много лет жил юродивый Онисим, говоривший о себе в женском роде. Рассудком и речью он был как младенец, душой же близок к Богу. Мария Ивановна называла его своим «женихом». Пока она могла ходить, блаженные расхаживали под ручку по монастырю и пели «Со святыми упокой...», наводя на окружающих ужас. Это было в страшные годы войны и революционных переворотов 1917 года.
Всю ночь с 17 на 18 июля 1918 года Мария Ивановна страшно ругалась и бушевала. Келейницу поразили слова: «Царевен - штыками, жиды проклятые!» Только спустя какое-то время в монастыре стало известно, что в эту ночь была убита царская семья.
Блаженная Мария Ивановна говорила быстро и много, иногда очень складно и даже стихами. После 1917 года она сильно ругалась, и очень грубо. Сестры не выдерживали и спрашивали:
Мария Ивановна, что ты так ругаешься? Мамашенька (Прасковья Ивановна) так не ругалась.
Хорошо было ей блажить при Николае. А ты поблажи-ка при советской власти!
5/18 августа 1919 года красноармейский отряд, нагрянувший в село Пузо, после зверских побоев и издевательств расстрелял блаженную Евдокию и ее келейниц Дарью, Дарью и Марию. Когда Марии Ивановне рассказали об этом, она произнесла страшные слова:
Моим именем Пузо три раза сгорит, - и три раза в ладоши хлопнула. - Вон Дунины тряпки горят, ее кровь догорает.
И действительно, на третий день после этого случился пожар, горел дом той женщины, которая больше всех грабила Дунино добро. Осенью 1919 года село Пузо горело трижды. Мария Ивановна ругала пузинских жителей: «Предатели, на что Дуню предали, за то-то они наказаны Богом будут». И говорила, что Дуня выйдет мощами, понесут ее четыре епископа, будет четыре гроба, и народу будут тысячи, и тогда все восплачут, и неверующие уверуют. И еще сказала про колодец в селе Пузо: «Будет колодец до скончания века, все источники посохнут, а этот нет, и все из него будут пить».
Келейница Марии Ивановны жаловалась, что блаженная наводит на нее «головную боль». Вот раз приехал к блаженной военный чин, хочет войти. Время советское, голод. Мать Дорофея предупреждает Марию Ивановну:
Человек «строгий» приехал. Ты чего не скажи! Про Царя не скажи!
Не скажу.
Как только «строгий» вошел, Марию Ивановну «прорвало»:
Когда правил Николашка, так была крупа и кашка. Николай хоть был дурак, а хлеб стоил-то пятак. А теперь «новый режим» - все голодные лежим.
Келейница была в ужасе от испуга, но неприятностей не последовало.
Священномученик Серафим (Чичагов) писал в «Летописи Серафимо-Дивеевского монастыря», что Господь Бог посылает в Дивеево блаженных, Христа ради юродивых, чтобы они охраняли души сестер монастыря от дьявольских искушений, ведомых блаженным по присущему им дару прозорливости.
Схимонахине Анатолии (Якубович) блаженная за четыре года до ее выхода из затвора кричала:
Схимница-свинница, вон из затвора.
Мать Анатолия была в затворе по благословению отца Анатолия (схимника Василия Саровского), но ей стала являться умершая сестра. Мать Анатолия напугалась, оставила затвор и стала ходить в церковь. Мария Ивановна говорила: «Ее бесы гонят из затвора, а не я».
Пришел однажды к Марии Ивановне мальчик, она сказала:
Вот пришел поп Алексей.
Впоследствии, действительно став Саровским иеромонахом, он очень чтил ее и часто к ней ходил. Один раз пришел, сел и молчит. А она вдруг говорит: «Я вон мяса не ем, стала есть капусту да огурцы с квасом, и стала здоровее». Он ответил: «Хорошо».
С тех пор он перестал употреблять мясо, которое начал было есть из-за боязни разболеться.
Отцу Евгению Мария Ивановна сказала, что его будут рукополагать в Сарове. Он ей очень верил и всем заранее это рассказал. А его вдруг вызывают в Дивеево. Келейница блаженной, мать Дорофея, заволновалась. Рукополагали его в Дивееве. Дорофея с упреком сказала об этом Марии Ивановне, а та смеется и говорит:
Тебе в рот, что ли, класть? Чем тут не Саров? Сама келлия Преподобного и все вещи его тут.
Один архиерей решил зайти к блаженной из любопытства, не веря в ее прозорливость.
Только он собрался войти, как Мария Ивановна закричала:
Ой, Дорофея, сади, сади меня скорее на судно.
Села, стала браниться, ворчать, жаловаться на болезнь. Владыка пришел в ужас от такого приема и молча ушел. А в пути с ним сделалось расстройство желудка, он болел всю дорогу, стонал и жаловался.
Домик-келлия блаженной Прасковьи Ивановны, в который поселили Марию Ивановну, стоял у самых ворот. Известность и авторитет Марии Ивановны в 1920-е годы были так велики, что со всех сторон России люди тянулись к ней за советом и духовным утешением.
Представители советской власти сочли нужным вмешаться, видя опасность «пропаганды». Была вызвана игумения монастыря, и ей в самой резкой и грубой форме было заявлено, что если хоть один человек появится у блаженной, то она будет арестована вместе с ней и выслана «куда следует». После этого никто к блаженной не допускался из опасения привести угрозу в действие. Марию Ивановну перевели в богадельню, где она и прожила до закрытия монастыря. Игумения разрешила тайно обращаться к блаженной, передавать записки. А.Тимофиевич, посетивший Дивеево в 1926 году, передал записку с именами близких ему людей, прося молитв и благословения. Когда блаженной прочитали записку, она перекрестилась и сказала: «А ведь среди них будут епископы!» Через 15 лет юный келейник его друга детства, чье имя значилось в записке, стал епископом в эмиграции.
Однажды дивеевская сестра Прасковья Гришанова, будущая схимонахиня Никодима, была в недоумении, как поступить: блаженная под замком, спросить некого. Пошла она к дому, где жила Мария Ивановна, ходит вокруг, а блаженная ей и говорит в окошко: «Паша, открывай меня». - «Мамашенька, да как же я тебя открою?» - «А ключами, что у тебя на пояске висят». Паша взяла первый попавшийся и открыла большой замок. Получив совет от Марии Ивановны, Прасковья спросила в недоумении: «Мамашенька, а как закрою-то, каким ключом отпирала, не помню». - «А ты любым».
В 1925-1927 годах в Дивееве жили ссыльные архиереи Серафим (Звездинский) и Зиновий (Дроздов).
Епископ Зиновий, бывший когда-то на Тамбовской кафедре, спросил Марию Ивановну:
Я кто?
Ты поп, а митрополит Сергий - архиерей.
А где мне дадут кафедру, в Тамбове?
Нет, в Череватове.
Епископ Зиновий никогда больше никакой епархией не управлял. Декларации митрополита Сергия владыка Зиновий не принял и в конце 1927 года сам попросил митрополита об увольнении. Епископ Зиновий был арестован и скончался в заточении.
Советами блаженной пользовался и епископ Серафим (Звездинский). В Дивееве он сетовал Марии Ивановне на то, что у него нет полного единомыслия с игуменией Александрой.
На одной лошади вывезут, - ответила блаженная.
Через несколько месяцев при разгоне Дивеевского монастыря владыку Серафима и игумению Александру арестовали и увезли в Нижний Новгород на одной телеге.
В свое время блаженная Параскева Ивановна сказала архиепископу Петру (Звереву) о «трех тюрьмах». Трижды отсидев, владыка не стал больше ничего бояться: «Четвертой не будет». Но блаженная Мария Ивановна через одну сестру остерегала его: «Пусть владыка сидит тихо, а то Царица Небесная от него откажется». В 1926 году его снова арестовали, приговорили к ссылке на Соловки на 10 лет. Когда владыку увозили, на вокзале он закричал: «Есть ли тут дивеевские?» В толпе были две дивеевские сестры. Он воскликнул: «Передайте от меня поклон блаженной Марии Ивановне!» Он надеялся на ее молитвы и прощался с ней - из Соловецкого лагеря ему не суждено было вернуться. Он скончался от тифа 25.01/7.02.1929 года.
31 декабря, под новый 1927 год блаженная сказала: «Старушки умирать будут... Какой год наступает, какой тяжелый год - уже Илия и Енох по земле ходят...» И правда, с 1 января две недели все время покойницы были, и даже не по одной в день.
На Крестопоклонной неделе Великого поста власти разогнали Саровский монастырь, а после Пасхи явились в Дивеево. По всему монастырю был устроен обыск, описывали казенные и проверяли личные вещи. В эти тяжелые дни Соня Булгакова (впоследствии монахиня Серафима) пошла к Марии Ивановне. Та сидела тихая, безмятежная.
Мария Ивановна, поживем ли мы еще спокойно?
Поживем.
Сколько?
Три месяца.
Начальство уехало. Все пошло своим чередом. Прожили так ровно три месяца, а под Рождество Пресвятой Богородицы, 7/20 сентября 1927 года, всем велели покинуть монастырь.
После закрытия монастыря Мария Ивановна жила три месяца в селе Пузо, затем ее перевезли в село Елизарьево, затем в Дивеево, потом в Вертьяново, а в 1930 году перевезли на хутор возле села Починок и, наконец, в Череватово.
Когда монастырь был закрыт, сестры оказались в миру. Мария Ивановна их ободряла, говорила, какие кого ждут испытания, кому сколько лет назначено в тюрьме сидеть. Сестра Евфросиния Лахтионова, будущая схимонахиня Маргарита, рассказывала о том, как сестры спрашивали блаженную:
Маменька, когда же обратно в монастырь?
Будет, будет вам монастырь, мы с матушкой казначеей (а матушка казначея к тому времени уже 5 лет покойницей была) начнем вас в монастырь вызывать. Только называться вы будете не по именам, а по номерам. Вот тебя, Фрося, будут звать «триста тридцать восемь». Мы тебя позовем с казначеей: «338!»
В тюрьме Евфросинии дали именно этот номер.
Матушке Никодиме Мария Ивановна сказала, что ей будет назначено воспитывать сирот, и дала ей двенадцать конфет. Действительно, спустя много лет ей пришлось воспитывать двенадцать детей-сирот.
Многим Мария Ивановна говорила об их будущей жизни. Одна из сестер как-то сказала блаженной:
Ты все говоришь, Мария Ивановна, монастырь! Не будет монастыря!
Будет! Будет! Будет! - и застучала изо всех сил по столу. И так по своему обыкновению разошлась, что разбила бы себе руку, если бы не помешали подложенные подушки.
Всем сестрам в будущем монастыре она назначала послушания: кому сено огребать, кому Канавку чистить, кому что, а Соне Булгаковой никогда ничего не говорила. Та расстраивалась и однажды спросила:
Мария Ивановна, а я доживу до монастыря?
Доживешь, - ответила та тихо и крепко сжала ей руку, до боли придавив к столику.
И действительно, монахиня Серафима дожила до возобновления церковной жизни в Дивееве. Некоторые случаи прозорливости, старческого окормления, обличения в тайных и явных грехах, случаи исцелений и различной помощи по молитвам блаженной Марии Ивановны приводятся ниже по ее воспоминаниям.
У женщины по имени Пелагия было двенадцать детей, и все они умирали в возрасте до пяти лет. В первые годы ее замужества, когда у нее умерло двое детей, Мария Ивановна пришла к ним в село, подошла к окнам ее дома и запела: «Курочка-мохноножка, народи детей немножко».
Окружившие ее женщины сказали ей:
У нее нет совсем детей.
Нет, у нее много, - ответила Мария Ивановна.
Да нет у ней никого, - настаивают они. Тогда Мария Ивановна им пояснила:
У Господа места много.
В другом случае она торопила одну женщину, говоря: «Ступай, ступай скорее, Нучарово горит». А женщина была из Рузанова. Пришла в Рузаново, все на месте, ничего не случилось; встала в недоумении, а в это время закричали: «Горим!» И все Рузаново выгорело с конца до конца.
Пришел однажды к Марии Ивановне мужичок - в отчаянии, как теперь жить, разорили вконец. Она говорит: «Ставь маслобойку». Он послушался, занялся этим и поправил свои дела.
Почти с первого года жизни в монастыре к Марии Ивановне келейницей приставили Параскеву (в монашестве Дорофею), которая вначале не любила Марию Ивановну и пошла к ней келейницей за послушание. Мария же Ивановна еще прежде говорила, что к ней служить приведут Пашу.
Однажды пришла к Марии Ивановне интеллигентная дама с двумя мальчиками. Блаженная сейчас же закричала своей келейнице:
Дорофея, Дорофея, давай два креста, надень на них. Мать Дорофея говорит:
Зачем им кресты, они сегодня причастники.
А Мария Ивановна знай скандалит, кричит:
Кресты, кресты им надень.
Келейница вынесла два креста, расстегнула детям курточки, крестов и вправду на них не оказалось.
Дама очень смутилась, когда мать Дорофея спросила ее:
Как же вы причащали их без крестов?
Та в ответ пробормотала, что в дорогу сняла их, а то они будут детей беспокоить. Вслед за ней пришла одна схимница.
Зачем надела схиму, сними, сними, надень платочек и лапти, да крест надень на нее, - говорит Мария Ивановна.
С трепетом мать Дорофея подошла к ней: оказалось, что и она без креста. Сказала, что в дороге потеряла. Однажды приехала к блаженной некая барыня из Мурома. Как только вошла, Мария Ивановна ей говорит:
Барыня, а куришь, как мужик.
Она действительно курила двадцать пять лет, и вдруг заплакала и говорит:
Никак не могу бросить, курю и по ночам, и перед обедней.
Возьми, Дорофея, у нее табак и брось в печь.
Та взяла изящный портсигар и спички и все это бросила в печь. Через месяц мать Дорофея получила от нее письмо и платье, сшитое в благодарность. Писала она, что о курении даже и не думает, все как рукой сняло.
Римма Ивановна Долганова страдала беснованием; оно выражалось в том, что она падала перед святыней и не могла причаститься. Стала она проситься у блаженной поступить в монастырь.
Ну, куда там такие нужны...
А я поправлюсь? - с надеждой спросила Римма Ивановна.
Перед смертью будешь свободна.
Этой же ночью она заболела скарлатиной и сама пошла в больницу, сказав, что уже больше не вернется. Она скончалась, незадолго до кончины исцелившись от беснования.
У Арцыбушевых была очень породистая телка, и вот она за лето не огулялась, и, следовательно, семья должна быть весь год без молока, а у них малые дети, средств никаких. Они задумали продать ее и купить другую и пошли к Марии Ивановне за благословением.
Благослови, Мария Ивановна, корову продать.
Зачем?
Да она нестельная, куда ее нам.
Нет, - отвечает Мария Ивановна, - стельная, стельная, говорю вам, грех вам будет, если продадите, детей голодными оставите.
Пришли домой в недоумении, позвали опытную деревенскую женщину, чтобы она осмотрела корову. Та признала, что корова нестельная. Арцыбушевы опять пошли к Марии Ивановне и говорят:
Корова нестельная, баба говорит.
Мария Ивановна заволновалась, закричала:
Стельная, говорю вам, стельная.
Даже побила их. Но они не послушались и повели корову на базар, им за нее предложили десять рублей. Оскорбились они и не продали, но для себя новую телку все-таки присмотрели и дали задаток десять рублей.
А Мария Ивановна все одно - ругает их, кричит, бранит. И что же? Позвали фельдшера, и он нашел, что корова действительно стельная. Прибежали они к Марии Ивановне и - в ноги ей:
Прости нас, Мария Ивановна, что нам теперь делать с телушкой, ведь мы за нее десять рублей задатка дали?
Отдайте телушку, и пусть задаток пропадет.
Они так и сделали.
Михаил Петрович Арцыбушев был предан блаженной всей душой. Он был директором астраханских рыбных промыслов. Без ее благословения он ничего не делал. Как-то врачи прописали ему пить йод. Он спросил Марию Ивановну, как быть?
Та ответила:
Йод прожигает сердце, пей йодистый калий.
Михаила Петровича поразил сам ответ блаженной. Ведь она же неграмотная, и такая ученость. Спрашивает:
Ты где училась?
Окончила уни-вер-си-тет.
Как-то после его отъезда из Дивеева сестры и мать Михаила Петровича надоели блаженной, приступая к ней с одним и тем же вопросом, как он живет, как себя чувствует, на что она сказала:
Мишенька наш связался с цыганкой.
Те пришли в ужас, потому что она всегда говорила о нем правильно. Когда он через год опять приехал в Дивеево, сестры решились спросить Михаила Петровича о «цыганке». В ответ он залился смехом. Потом рассказал:
Ну и блаженная! Я много лет не курил, а тут соблазнился и купил в ларьке папиросы «Цыганка».
Михаила Петровича - Мишеньку, как его называла блаженная, безвинно арестовали и расстреляли в 1931 году сразу после смерти Марии Ивановны, перед праздником Воздвижения Креста Господня.
Когда блаженной задавали прямые вопросы, касающиеся предузнания чего-либо, она отвечала: «Я не гадалка».
Как-то приехали к Соне Булгаковой трое бывших подруг. Та повела их к блаженной. Вводит первую.
Не та, не та, - и говорить не хочет. Вводит вторую.
Опять не та.
Вводит третью.
Ах, вот она! У тебя мать-старушка слепая, поезжай к матери, а то умрет, не застанешь.
Девушка не обратила внимания на эти слова. Вскоре ей пришла телеграмма, что мать умирает, и она не застала мать в живых.
Одному молодому человеку, хотевшему принять сан, блаженная открыла всю его прошлую жизнь, после чего уже не могло быть и речи о принятии им священства.
Знакомая Сони Булгаковой просила узнать через Марию Ивановну о сыне: у него не ладилось дело с женитьбой, и она очень волновалась.
Блаженная ответила:
Он подвижник, он вериги будет носить.
Мать возмутилась ее ответом. Но через некоторое время сына арестовали, он тяжело заболел и умер в лагере. Вот и «вериги»!
Блаженная Мария Ивановна обладала от Господа даром исцеления душевных и телесных болезней. Женщине по имени Елена исцелила глаз, помазав его маслом из лампады.
У одной монахини была экзема на руках. Три года ее лечили лучшие доктора в Москве и в Нижнем Новгороде - не было улучшения. Все руки покрылись ранами. Ею овладело такое уныние, что она уже хотела уходить из монастыря. Она пошла к Марии Ивановне. Та предложила помазать маслом из лампады; монахиня испугалась, потому что врачи запретили касаться руками масла и воды. Но за веру к блаженной согласилась, и после двух раз с кожи исчезли и самые следы от ран.
Однажды Соня Булгакова пришла к Марии Ивановне, а у нее сидела «порченая» молодая женщина. Она рассказала, что ей под венцом посадила беса золовка.
Мария Ивановна приказала настойчиво:
Выходи!
Не выходит. Тогда велела надеть на нее четки. Враг ходил по болящей явно: то рука раздуется, то нога, то живот. Когда надели четки, раздулась шея. Больная стала задыхаться.
Выходи, выходи!
На источнике выйду.
Женщину повели в Саров. Наутро видели, как Мария Ивановна сидела и хлопала в ладоши:
Вон он, побежал, побежал.
К вечеру вернулись из Сарова и рассказали, что больная исцелилась, когда шли с источника.
Когда Соня Булгакова поступила в монастырь в 1924 году, у нее от истощения появились нарывы на руках. Пробовала их мазать лампадным маслом от мощей, но исцеления не получила. Пошла к Марии Ивановне и рассказала об этом.
Та спросила:
А как ты мажешь? Просто так? Мажь крестиком и окружай.
Намазала так, и все прошло. Бородавки на руках блаженная велела мазать травой чистотелом таким же образом, и все прошло бесследно.
Люди не переставали идти к блаженной. В стране в конце двадцатых годов началась коллективизация. Тем, кто спрашивал, как избежать «раскулачивания», сохранить жизнь свою и близким, блаженная Мария Ивановна советовала немедленно уезжать из деревни в город.
За домом, где она жила, была сельсоветом установлена слежка. Принимать людей стало опасно и для хозяев дома, и для самой блаженной. Посетители шли к ней по ночам, проходя огородами.
25 мая 1931 года блаженную арестовали и допросили. В обвинении было записано: «Монашка Федина Мария Ивановна... является членом монархической контрреволюционной организации, принимая у себя на квартире монахов, проводя собрания, ставя своей целью свержение советской власти». Но и на допросе Мария Ивановна продолжала «блажить». Отвечая на вопросы следователя, она сказала: «Я, Федина Мария Ивановна (блаженная) жила в Милеевском монастыре около полутора лет монашкой. Принимала в доме монахов, угощала чаем, знаю... лишь только Тамбовских, так как я там родилась. В конце марта собиралась полна изба народу, где мне не было места, и я, Федина Мария Ивановна, ушла на двор».
Своей келейнице блаженная сказала, что та не увидит ее смерти. И действительно, мать Дорофея, не понимая, что Мария Ивановна отходит, вышла из комнаты по каким-то делам, а когда вернулась, блаженная уже умерла. Это было 26 августа/8 сентября 1931 года. В этот день была страшная гроза, которую старожилы запомнили на всю свою жизнь. Кончина блаженной была тихой, безболезненной, мирной. Она умерла в возрасте около 70 лет.
Дивеевские сестры вспоминали, что юродивый Онисим в то время, как умирала блаженная, очень радовался. Его чистая душа ощущала, что душе блаженной Марии Ивановны уготованы вечные обители.
Перед смертью Мария Ивановна всем близким к ней сестрам сказала, сколько они по ней прочитают кафизм до 40-го дня, и все это исполнилось в точности, а Соне Булгаковой сказала, когда та была у нее в последний раз в октябре 1930 года: «А ты обо мне ни одной кафизмы не прочитаешь». Она действительно ничего не прочитала, а вспомнила эти слова лишь на сороковой день.
В Дивеевском монастыре и ныне живет лично знавшая блаженную Марию Ивановну схимонахиня Домника (Грашкина). В 1925 году в монастырь уже не принимали. Александре (в будущем схимонахине Домнике) было 17 лет, и ей очень хотелось поступить в обитель. Мария Ивановна жила тогда в богадельне, и монахиня Клавдия, старшая сестра в богадельне, привела Александру к блаженной. Взглянула она на нее, да как захохочет:
Ха-ха! Сначала на костыль, а потом в монастырь! В стро-о-гий монастырь!
Тогда никто ничего не понял, но эти слова оказались точным предсказанием. Когда открылся монастырь в 1991 году, мать Домника уже была пострижена в монашество и, так как достигла преклонных лет, уже ходила с палочкой. А когда в монастыре ее постригли в схиму, то и получился «строгий монастырь».
Когда Мария Ивановна жила в Большом Череватове, Александра, певчая Казанской приходской церкви в Дивееве, пошла с регентом их хора, дивеевской монахиней Агафьей Романовной Уваровой, навестить блаженную на четвертый день святок. В дороге Александре сильно захотелось пить, она собралась снега поесть, а Агафья Романовна не разрешает - чтоб голос не потеряла. «Умираю, - говорит Александра, - пить хочу!» - «Придем, - отвечает Агафья Романовна, - чего-нибудь тепленького попьешь». Так и пришлось терпеть, пока шли 12 верст. Как пришли, Мария Ивановна с сестрами только что попили чай - келейницы убирали со стола посуду. Блаженная увидела пришедших, схватилась за живот, раскачивается из стороны в сторону и кричит:
Умираю, пить хочу! Умираю, пить хочу!
Келейницы в недоумении - ведь она только что три чашки чая выпила. Но, делать нечего, стали опять ставить самовар и собирать на стол. А Мария Ивановна приказывает: и то несите, и то несите, и это несите! Так их и накормили-напоили. «Она истинно святая была, - вспоминает мать Домника. - Как кто к ней придет, она его словно насквозь видит и все будущее его расскажет».
Многие просящие помощи у блаженной Марии Ивановны получают ее. Часто это не прямой ответ, а некая осеняющая человека мысль, вразумление. Водитель Дивеевского монастыря С. однажды заметил в автомобиле поломку непонятного происхождения. Спросил других водителей, но даже самые опытные удивлялись и ничего посоветовать не могли. Вскоре ему случилось побывать на панихиде на Череватовском кладбище в день памяти блаженной. С., как мог, помолился ей, прося об исправлении поломки. На следующий день у него появилась мысль заменить деталь, как будто никакого отношения к делу не имеющую. Оказалось, что на этой детали была маленькая трещинка. Заменил... и поломка устранилась. После всех осмотров в автосервисах и обсуждений со специалистами это было явное чудо.
Те, кто внимательно читали воспоминания монахини Серафимы (Булгаковой) «Дивеевские предания» и применяли совет Марии Ивановны, как мазать больное место святым маслом: «Крестиком и окружать», - неизменно получали облегчение. Раб Божий В. из города Тбилиси в своем письме подробно описал, как он лечился святынями от раковой опухоли на груди. Ему предложили срочно делать операцию, но он, уповая на Божию помощь, стал часто исповедоваться и причащаться Святых Тайн. Одна из прихожанок храма во имя преподобного Серафима Саровского поделилась с ним маслом от святых мощей угодника Божия. С молитвой он стал мазать опухоль крестиком и заметил, что она как бы убегает - передвигается с того места, где была помазана. Когда же он прочитал о совете блаженной Марии Ивановны и стал «окружать» опухоль, она стала с каждым днем уменьшаться, так что он совсем перестал ее ощущать, за что благодарен Господу всем сердцем.
В других случаях совет и, конечно, молитвы блаженной помогали избавиться от головных и суставных болей.
Блаженная Мария Ивановна была похоронена на кладбище в селе Большое Череватово. Многие замечают, что, предприняв незначительный труд отправиться в Череватово и поклониться могиле блаженной Марии Ивановны, они непременно получают подкрепление в силах, мир, тишину и Пасхальную радость. Несомненно, что благодатное это утешение подается по молитвам блаженной Марии, которая, Единого Господа возлюбивши, презрела земное и суетное и Ему Единому отдала всю свою жизнь. Молитвами блаженной Марии Дивеевской Господь да помилует нас, грешных. Аминь.
лаженный Аврамий был сыном благочестивых родителей; уже с ранней юности он любил посещать святые храмы, слушать там с умилением слово Божие и поучаться в нем.
Горячо любя своего сына, родители понуждали его вступить в брак. Он сначала отказывался, но потом, после многих и усиленных просьб, вопреки своему желанию, повиновался родителям.
На седьмой день после брака, когда Аврамий сидел однажды в опочивальне с своею женою, в его сердце внезапно воссияла, подобно свету, благодать Божия и, никому ничего не сказав, он тайно удалился из дому. По Божественному внушению, он вышел из города и, на расстоянии двух тысяч шагов от него, нашел необитаемую хижину; в ней он и поселился с радостным сердцем, прославляя Бога. Родители с родственниками, скорбя о его исчезновении, повсюду стали искать блаженного. По прошествии семидесяти дней, они нашли его в келлии молящимся Богу, и весьма удивились. Блаженный же сказал им:
Не удивляйтесь, но прославьте Человеколюбца Бога, избавившего меня от суетного мира и молите за меня Господа, дабы Он даровал мне до конца донести благое иго, коего Он сподобил меня, и оставьте меня жить здесь ради любви к Богу в безмолвии, дабы мне исполнить святую волю Его.
Родители блаженного, увидев его непреклонное решение, произнесли: "аминь".
Святой Аврамий стал умолять их, чтобы они не беспокоили его своими посещениями, и, затворив двери, оставил только небольшое оконце, чрез которое и принимал пищу. После этого, мысль блаженного еще более просветилась благодатью, и он преуспевал в добродетельной жизни, в великом воздержании, в смирении, любви и целомудрии. Слава о нем прошла повсюду, и все слышавшие приходили повидать и послушать его, потому что ему даровано было слово премудрости, разума и утешения. - По истечении десяти лет, после удаления блаженного из родительского дома, родители его умерли и оставили ему большое богатство. Аврамий, не желая оставить своей молитвы и безмолвия, упросил одного близкого друга, чтобы тот роздал нищим все доставшееся ему имущество; поступив так, он оставался беспечальным; ибо главное попечение блаженного заключалось в том, чтобы ум его не прилеплялся к земным предметам, и поэтому он ничего не имел на земле, кроме одной верхней одежды, власяницы, кувшина, из которого он ел и пил, и рогожи, на которой спал. Во все годы своего иночества он не изменил своего правила, а в иночестве, с великою любовью и усердием к Богу, он пробыл пятьдесят лет.
Среди окружавших город селений находилась одна весьма большая деревня , в которой все, от малого до великого, были язычники, и никого не находилось, кто бы мог обратить их к Богу. Многие пресвитеры и диаконы, будучи посылаемы туда епископом той страны, не отвратили их от идольского обольщения, потому что они не могли переносить всех, постигавших их, трудностей и оскорблений. Многие и монахи неоднократно пытались обратить язычников, но, ничего не успевая, оставляли их. Один раз епископ, беседуя с клириками своими, вспомнил блаженного Аврамия и сказал:
Я в своей жизни не видал такого человека, как Аврамий, - сего мужа, достигшего совершенства во всяком благом и Богоугодном деле.
Клирики отвечали ему:
Да, Владыко, он Божий раб и инок совершеннейший.
Епископ на сие сказал им:
Я желаю сделать его священником для сей деревни: он своим терпением и любовью в состоянии будет расположить к себе сердца их и обратить к Богу.
И немедленно вместе с клиром он отправился к блаженному. Когда они пришли и поздоровались, епископ стал говорить Аврамию о той деревне и стал упрашивать его, чтобы он отправился туда. Услышав сие, Аврамий сильно опечалился и сказал епископу:
Отче святой! Прости меня: предоставь мне лишь плакать о грехах моих; я слаб и непригоден для сего дела.
Силою благодати Божией, - сказал на это епископ, - ты возможешь совершить сие: не ленись же на доброе послушание.
Тогда блаженный сказал:
Умоляю твою святыню, оставь мое ничтожество, чтобы оплакивать мне мои беззакония.
Епископ на это ответил ему:
Вот ты оставил мир и все, что в мире, возненавидел, сораспялся Христу и исполнил все Его повеления, но послушания не имеешь.
Услышав сие, Аврамий прослезился горько и сказал:
Кто такое я? Пес смрадный, и что моя жизнь, если ты так помыслил обо мне?
Находясь здесь, - отвечал епископ, - ты спасешь одного лишь себя, а там, при помощи Божией благодати, спасешь и обратишь ко Господу многих.
Тогда блаженный, плача, сказал:
Да будет воля Божия! Пойду ради послушания. Епископ, выведя его из келлии, ввел в город и, рукоположив его, с великою радостью отправил вместе с клиром в то селение.
На пути блаженный так молился Богу:
Благий Человеколюбче! Ты видишь мою немощь. Пошли на помощь мне благодать Твою, дабы прославилось Пресвятое имя Твое.
Придя в селение и увидев людей, одержимых бесовскими обольщениями, служащих идолам, Аврамий горько заплакал. Устремив очи свои к небу, он сказал:
Боже, Едине Безгрешне! не презри дел рук Твоих. После сего он послал в город к тому близкому своему другу, которому поручил раздать нищим оставшееся после родителей имущество, чтобы он прислал ему часть его денег для устроения церкви. Друг не замедлил прислать ему, сколько нужно было для его потребы. Тогда блаженный начал созидать храм Божий и в короткое время выстроил благолепную церковь и изукрасил ее, как прекраснейшую невесту. В то время, как устроялась церковь, блаженный приходил и молился Богу посреди идолов, ни с кем не говоря ни слова. По устроении церкви, он принес там с горячими слезами такую молитву Господу:
Господи! собери рассеянных людей сих и введи их в сию церковь, просвети их умственные очи, дабы они познали Тебя, Единого Благого и Человеколюбивого Бога.
Окончив молитву, он вышел из церкви, и, сокрушив языческий жертвенник, ниспроверг всех идолов. Увидев случившееся, язычники устремились на святого, подобно диким зверям, и с побоями выгнали его вон из селения. Ночью он возвратился, проник опять в селение, и, войдя в церковь, стал с воплем и плачем молиться Богу, дабы Он спас погибающих людей. С наступлением утра, язычники застали его молящимся в церкви и пришли в страх. (Они приходили всякий день в церковь - не для молитвы, а для того, чтобы видеть благолепие и красоту здания). Блаженный же стал умолять их, чтобы они познали Бога, но они били его, как бы неодушевленный камень, кольями, и, поваливши на землю, накинули на шею петлю и поволокли из селения. Думая, что он уже умер, они поло- жили на него камень и, оставив его, ушли. Он же, будучи едва живым, в полночь пришел в сознание и, вставши, стал горько плакать и так молиться Господу:
Владыко! зачем Ты презрел слезы мои и смирение мое? зачем отвратил лице Твое от меня и презрел дело рук моих? Призри теперь, Владыко, на раба Твоего, услыши мою молитву, укрепи меня и освободи рабов Твоих от уз диавольских и даруй им познать Тебя, Единого Истинного Бога, ибо нет другого Господа, кроме Тебя.
Затем Аврамий пришел в селение и, войдя в церковь, стоял, воспевая и творя молитву. Вторично, с наступлением утра, пришли язычники и, увидев его живым, сначала изумились, но потом снова стали мучить блаженного: повалив его на землю, они накинули ему веревку на шею и волочили его по селению. Так страдал блаженный до трех лет, претерпевая все муки, как твердый камень веры, будучи и побиваем, и гоним. За все эти мучения он не гневался на них, не роптал, не был малодушен и, терпя, не унывал, но еще сильнее возгорался любовью к Богу и сожалением к заблуждающимся; он умолял и поучал - старцев, как отцов, юных - как братий, детей же, как собственных чад, подвергаясь сам обидам и поруганиям.
Однажды все живущие в том селении, от малого до великого, собрались все вместе и, удивленные жизнью Аврамия, стали так говорить между собою:
Видите ли великое терпение сего мужа? видите ли неизглаголанную его любовь к нам? он, будучи сильно озлобляем нами, не отошел отсюда и никому не сказал обидного слова и даже не отвернулся от нас, но претерпевает все сие с большою радостью. Поистине он послан к нам для жизни нашей от Бога, о Котором он всегда говорит; он говорит, что наступит небесное царство, рай, вечная жизнь, и слова его истинны; потому что если бы не было так, как он говорит, он не претерпевал бы столь много зла от нас. Им обнаружено бессилие и наших богов, так как они не могли его наказать, когда он сокрушал их. Поистине он - раб Бога Живого, и все им сказанное суть истина. И так приступите, чтобы уверовать в проповедуемого им Бога.
Таким образом, все, устремившись, единодушно пришли в церковь, взывая:
Слава Богу Небесному, пославшему Своего раба, который спас нас от диавольского обольщения!
Увидев пришедших язычников, блаженный возрадовался великою радостью, и лицо его было подобно утреннему свету. Отверзши уста свои, он сказал им:
Отцы мои, братия и чада! приидите и воздадим славу Богу, просветившему ваши сердечные очи, дабы познать Его и очиститься от нечистоты идольской. Итак, от всей души веруйте в Живого Бога, так как Он - Творец неба и земли и всего, что в них, - безначальный, несказанный, непостижимый, светоподатель, человеколюбец, грозный и правосудный Господь. Веруйте же и в Единородного Его Сына, Который есть Его премудрость, сила и воля, и в Пресвятого Его Духа, все оживляющего, - и, уверовавши, получите жизнь небесную.
Все на это ответили:
Отец наш и наставник нашей жизни! мы веруем так, как ты говоришь и учишь нас, и готовы делать то, что ты нам повелишь.
После сего блаженный, собрав всех, крестил их от мала до велика, около тысячи душ, во имя Отца и Сына и Святого Духа, - и каждый день читал им Божественное Писание, поучая их и сообщая им то, что касается царствия небесного, рая, геенны огненной, правды, веры и любви. Они становились как бы плодородною землею, приемлющею хорошие семена и приносящею плод - иногда сто, иногда шестьдесят, иногда тридцать (Мф.13:23). Таким образом они с великим усердием, прилежанием и с наслаждением слушали его учение и повиновались его словам. Имея пред своими глазами блаженного как бы ангела Божия и привязавшись к нему союзом любви, они внимали его святому учению.
Блаженный после того, как они уверовали, прожил среди них один год, день и ночь обучая их слову Божию. А потом, уверившись в их любви к Богу и твердой вере, он пожелал оставить их, так как видел, что они его горячо полюбили и весьма почитали, и боялся, как бы его помысел не привязался к каким-либо земным пристрастиям и как бы не поколебаться ему среди своих иноческих подвигов. Итак, встав однажды ночью, он так помолился Богу:
Едине Безгрешный, Едине Святой, во святых почиваяй, Едине Человеколюбче и милосердый Владыко, просветивший очи сих людей и освободивший их от идольского обольщения, даровавший им разуметь Тебя, соблюди и сохрани их, Владыко, до конца и защити сие доброе Твое стадо, которое Ты приобрел по многому Твоему человеколюбию, огради их оплотом Твоей благодати, постоянно просвещай их сердца, дабы они, благоугодив Тебе, сподобились Небесного Твоего Царствия: Защити и меня, слабого и недостойного, и не поставь мне сего во грех, потому что Ты, Всеведущий, знаешь, что я Тебя люблю и к Тебе стремлюсь.
По окончании молитвы, святой осенил себя крестным знамением и тайно ушел оттуда в иное место и скрылся от них. С наступлением утра, новопросвещенные, по обыкновению, пришли в церковь и, ища святого, не нашли его, и, удивляясь, ходили, как потерянные овцы, и, со слезами призывая своего пастыря по имени, искали его. После того, как они, повсюду разыскивая, не нашли его, они сильно опечалились и немедленно пошли к епископу и рассказали ему о случившемся. Последний, услышав это, опечалился и с поспешностью разослал многих слуг на поиски блаженного, особенно в виду слез и просьб его стада, - и его искали посланные, как драгоценный камень, но не находили. Епископ, придя с клиром в селение и увидав всех утвержденных в вере и любви Христовой, избрал из среды их достойных, поставил их пресвитерами и диаконами и, благословив их, удалился.
Услышав все сие, блаженный возрадовался от всего своего сердца, прославил Бога и сказал:
Что я Тебе воздам, о благий мой Владыко, за все, что Ты воздал мне? Покланяюсь и прославляю Твое промышление!
Помолившись так, он удалился в свою келлию, в которой находился и раньше. Он устроил себе другую небольшую келлию отдельно от первой и, радуяся по Бозе Спасе своем, затворился внутри ее. Диавол же, взирая на все сии подвиги Аврамия, еще более возгорелся ненавистью и всячески старался низложить доброго воина Христова. Пытаясь внушить ему помысел гордости, он пришел к нему однажды с хвалебными словами. Раз, когда блаженный стоял в полночь на молитве, внезапно в келлии его воссиял свет и послышались как бы от Бога сии слова:
Аврамий! блажен ты, блажен, так как никто среди людей не исполнил Моей воли так, как ты.
Но блаженный тотчас же уразумел неприязненное обольщение и, возвысив свой голос, сказал:
Исполненный лести и погибели! Да будет твоя злоба вместе с тобою в погибель! Я - человек грешный, но имею упование на благодать и помощь Бога моего и не боюсь тебя, равно как не устрашают меня и твои появления. Для меня непобедимая стена - имя Спасителя моего Иисуса Христа, Которого я возлюбил, и именем Которого запрещаю тебе, пес нечистый, это делать.
И внезапно диавол исчез, как дым.
В другой раз, по прошествии немногих дней, когда блаженный молился ночью, сатана пришел, держа в руках топор, и, рассекая им все, стал разорять и его келлию. И когда уже готовилось разрушение келлии, бес закричал другим бесам громким голосом:
Друзья мои, поспешите, поспешите поскорее, чтобы нам войти и удавить его.
Блаженный же сказал:
- "Все народы окружили меня, но именем Господним я низложил их " (Пс.117:10).
И сатана немедленно исчез, и келлия осталась невредима. И еще после нескольких дней, молясь в полночь, он увидал, что подстилка, на которой он стоит, горит жарким пламенем. Наступив на пламень, он сказал:
- "На аспида и василиска наступлю и поперу льва и змия " (Пс.90:13) и всю силу вражию, ради имени Господа моего, Иисуса Христа, помогающего мне.
Я одолею тебя, злообразный, потому что я изобрел против тебя новую хитрость.
Однажды, когда блаженный вкушал пищу, диавол опять вошел в его келлию в образе юноши и, приблизившись, хотел опрокинуть на землю сосуд, из которого он ел. Заметив сие, блаженный продолжал держать сосуд и вкушать, нисколько не боясь, а диавол стоял пред ним. Затем диавол поставил светильник и на нем свечу и громким голосом стал петь:
- "Блаженны непорочные в пути, ходящие в законе Господнем " (Пс.118:1), - и он до конца пропел тот псалом.
Святой не отвечал ему, пока не окончил своей трапезы. После сего он перекрестился и сказал, обращаясь к диаволу:
Пес нечистый, треокаянный, бессильный и трусливый! Если ты знаешь, что непорочные есть блаженны, то зачем ты беспокоишь их? Ибо все надеющиеся на Бога и любящие Его от всего сердца суть блаженны и треблаженны.
Диавол отвечал:
Я досаждаю им, чтобы победить их: я буду соблазнять их и отвращать их от всякого доброго дела.
Блаженный же сказал ему:
Проклятый! пусть не будет для тебя никакого успеха, чтобы ты не мог никого из боящихся Бога одолеть или соблазнить. Ты одерживаешь победу над подобными тебе, отступившими от Бога по своей воле, тех ты прельщаешь и побеждаешь, так как в них нет Бога, а от любящих Бога ты исчезаешь, подобно тому, как дым от ветра: одна молитва их тебя прогоняет, как ветер прогоняет прах. Жив Господь мой, благословенный во веки, слава и похвала моя, и я не боюсь тебя, если даже будешь стоять здесь целый год или даже больше, и ничего не сделаю, нечестивый пес, по твоей воле. Я пренебрегаю тобою, как пренебрегают какою-нибудь околелой собакой.
Когда блаженный произнес сие, диавол немедленно исчез. По прошествии пяти дней, когда блаженный оканчивал пение на полунощнице, враг вновь пришел к нему, в сопровождении кажущейся большой толпы; накинув канат на его келлию и повлекши ее, они закричали друг ко другу:
Сбросим ее в ров. Блаженный, увидев их, сказал:
- "Окружили меня, как пчелы [сот], и угасли, как огонь в терне: именем Господним я низложил их " (Пс.117:12).
Сатана же на это возопил:
Я не знаю, наконец, что мне сделать. Вот ты уже всячески победил меня и, пренебрегая мною, низложил мою силу, но я не оставлю тебя до тех пор, пока не одолею и не смирю тебя.
Блаженный ответил ему:
Будь проклят ты, нечестивый, и все дела твои! Владыке же нашему, Единому Святому Богу, соделывающему то, что ты попираем и поруган нами, любящими Его, - слава и поклонение. Окаянный и бесстыдный! Узнай ныне, что мы не боимся ни тебя, ни твоих козней.
Довольно продолжительное время, таким образом, диавол вел борьбу со святым, желая устрашить его различными призраками, но не мог победить сего твердого угодника, и еще более был побеждаем святым. Блаженный же преуспевал в подвигах и любви к Богу, так как от всей души полюбил Бога и проводил такой образ жизни, что сподобился Божией благодати, и потому диавол не мог победить его. Во все годы его иночества, без слез не прошло ни одного дня, и он не отверзал уст своих для смеха, елей не касался его рта и он ни разу не умыл лица своего, но жил так, как будто умирал каждый день.
Сей блаженный имел родного брата, у коего была единственная дочь. Когда умер ее отец, отроковица осталась осиротевшей. Знакомые ее, взявши сию сироту, привели ее к дяде, когда ей было семь лет. Блаженный приказал ей находиться во внешней келлии, а сам проживал затворенным во внутренней. Между обеими келлиями были небольшие дверцы, чрез которые он обучал племянницу псалтири и прочим книгам. Отроковица, подобно ему, подвизалась в посте и молитвах и во всех иноческих добродетелях. Блаженный много раз со слезами молил Бога о ней, дабы она возлюбила Господа и не привязывала сердца своего к суете мирской. Отец ее оставил ей достаточное состояние, которое в тот же самый час, когда она приведена была к нему, святой приказал раздать нищим. - Девица же так умоляла дядю своего:
Отче, молись за меня Богу, чтобы я избавилась от всех многоразличных дьявольских сетей.
В иноческой жизни она во всем уподоблялась своему дяде, и старец, видя ее добрые подвиги, слезы и смиренномудрие, безмолвие, кротость и любовь к Богу - радовался сему. В течение двадцати лет она иночествовала с ним, как чистая агница, как нескверная голубица. Но в конце двадцатого года, диавол, дабы уловить ее и таким путем оскорбить блаженного Аврамия и отвратить от Бога ум его, расставил сети на пути ее спасения. В то время проживал один инок, который имя только имел иноческое, а не подвиги. Он приходил к святому, под предлогом получать от него наставления. Видя блаженную Марию чрез двери, он воспламенился к ней нечистою страстью, и сердце его распалилось, как пламень, от безумной страсти к ней. Так он был разжигаем любострастием около целого года, пока, наконец, при помощи сатаны, однажды не отворил дверей ее келлии и, войдя к ней, прельстил и осквернил ее. По совершении греха, девица ужаснулась, и, разорвав свои одежды, стала бить себя по лицу и от печали намеревалась даже лишить себя жизни. Она рассуждала сама с собою так:
Согрешила я и умерла душою и погубила жизнь свою; иноческий подвиг, и воздержание мое, и слезы мои не послужили ни к чему, так как я прогневала Бога, сама себя погубила и ввергла в горькую печаль преподобного дядю моего. Я поругана диаволом, зачем же дольше мне и жить, окаянной? Горе мне! что я сделала? Горе мне! До чего я дошла? Я и не заметила, как омрачился мой рассудок, и как я погибла! Какой то темный мрак покрыл мое сердце, и я не знаю, что я буду делать и куда скроюсь? Куда пойду, в какой ров кинусь! Где учение преподобного дяди моего и где наставление друга его Ефрема ? Они говорили мне:
Внимай себе и соблюдай неоскверненной свою душу для бессмертного Жениха, ибо Он - свят и поборает по правде. Отныне я уже не дерзну воззреть на небо, ибо для Бога и людей я умерла. Оставаться здесь я тоже не могу, ибо каким образом я, исполненная нечистоты грешница, опять начну разговаривать с тем святым отцом? Если же осмелюсь, то исшедший из тех дверей огонь, сожжет меня. Лучше удалюсь в другую страну, где не будет никого, кто бы знал меня, потому что раз я умерла, то после сего для меня уже не осталось надежды на спасение.
Немедленно собравшись, она удалилась в другой город и, изменив свой внешний вид, остановилась в гостинице. - Когда с ней происходило это, блаженному Аврамию было видение. Он видел страшного и ужасно огромного змея, омерзительного по виду, дышащего яростью, который подполз к его келье, и нашедши голубку, проглотил ее и опять возвратился на свое место. Пробудившись от сна, блаженный сильно опечалился и горько плакал, так сам себе говоря:
Неужели сатана воздвигнет гонение на святую Церковь и многих отклонит от веры и неужели настанет в Церкви раздор?
Помолившись Господу, он сказал:
Человеколюбче и Всеведче Господи, Ты один разумеешь сие видение.
По прошествии двух дней, ему во второй раз представился в видении тот же змей; преподобный видел, как он вышел из своего логовища, прополз в его келлию и, подложив свою голову под ноги его, лопнул; когда голубица та была найдена во чреве змея, блаженный протянул свою руку и взял ее живой и неповрежденной. Вновь проснувшись, блаженный несколько раз позвал из своей кельи чрез дверцы, соиночествующую с ним девицу говоря:
Почему ты второй уже день ленишься и не воздаешь славословие Господу?
Но ответа не последовало. Отворив дверцы кельи, он не нашед своей племянницы и, уразумев, что видение, которое ему было, касается ее, заплакал и сказал:
Горе мне: так как волк похитил мою агницу и дитя мое пленено. И со слезами на глазах воскликнул:
Спаситель всего мира! возврати в ограду Твоего стада Свою агницу Марию, дабы старость моя не снизошла с печалью во ад. Господи! не презри моления моего, но пошли благодать Твою, дабы она исхитила ее из уст змея.
Прошло два дня после ухода блаженной, в продолжение которых Аврамий видел означенное видение. Мария же прожила без своего дяди в течение двух лет, а он день и ночь молился о ней Богу. По прошествии двух лет , кто-то рассказал ему, где она находится и как она живет. Святой упросил одного своего знакомого отправиться в то место, чтобы узнать о ней подробнее. Посланный отправился и, узнав о Марии, возвратился и рассказал все блаженному. Услышав рассказанное, блаженный переоделся воином, надел на свою голову большую и очень высокую шапку, дабы она прикрывала лицо его, взял с собою одну золотую монету и, севши на коня, - поехал. Он пришел в ту гостиницу, где проживала Мария, и усмехнувшись, сказал гостиннику:
Друг, я слышал, что у тебя живет красивая девица покажи мне ее, чтобы мне в сладость на нее насмотреться.
Гостинник, видя его старческие седины, посмеялся над ними в сердце своем, потому что понял, что он расспрашивает о ней с целью блуда, и ответил:
Действительно, у меня проживает такая девушка, и она очень красива.
Блаженная действительно была весьма красива. После сего старец с веселым взором сказал ему:
Пригласи ее ко мне, чтобы сегодня мне повеселиться.
И когда Марию пригласили, она пришла к старцу. Лишь только святой увидал ее в блудническом украшении, ему захотелось зарыдать. Но, чтобы не быть узнанным ею, и чтобы, узнав его, она не убежала от него, он, хотя с трудом, удержался от слез. Когда они сидели и пили, сей дивный муж стал сам заигрывать с нею, а она, вставши, обняла его и стала целовать его шею. В то время, как она целовала его, ощутила исходящее от чистого и многими подвигами умерщвленного тела его благоухание. Тогда, припомнив первые дни своего воздержания, она вздохнула, прослезилась и сказала:
О горе мне!
Гостинник же спросил ее:
Мария, ты уже проживаешь здесь с нами второй год, и я от тебя никогда не слыхал такого слова и вздоха. Что такое сейчас с тобою случилось?
Она отвечала:
Если бы я умерла раньше, то я была бы счастлива.
Блаженный Аврамий, чтобы Мария его не узнала, грубым голосом сказал ей:
Ты только теперь, когда ко мне пришла, вспомнила про свои грехи.
Вынув монету, он передал ее гостиннику и сказал:
Друг, устрой нам хорошую пирушку, чтобы мы повеселились с этой девицей. Я издалека пришел ради нее.
О, сколько в нем было премудрости сколько духовного разума!
Человек, который в течение пятидесяти лет своего иночества до сытости не вкушал хлеба, и не пил вдоволь воды, ныне, дабы спасти погибшую душу, ест мясо и пьет вино. На небесах чины святых ангелов удивлялись такому подвигу блаженного отца, его великодушию и разумному замыслу. Он ел мясо и пил вино, чтобы спасти от греховной скверны погибшую душу.
О, премудрость премудрых! о, разум разумных!
По окончании пирушки, девица сказала ему:
Господин, встанем и пойдем на постель, чтобы нам уснуть там.
Он отвечал:
Когда они вошли в опочивальню, Аврамий увидал большую кровать, высоко постланную, сел на нее и сказал Марии:
Затвори двери, подойди и разуй меня.
Она, затворив двери, подошла к нему, и он сказал ей:
Девица Мария, приблизься сюда ко мне.
Когда она приблизилась, он схватил ее, крепко сжал, чтобы она не убежала, и опять целовал ее. Затем, сняв с своей головы воинскую шапку, он расплакался и сказал ей:
Дитя мое, Мария, разве ты меня не узнаешь? Не я ли воспитал тебя? Что с тобою случилось, дитя мое? Кто тебя загубил? Где ангельский твой образ, который имела ты, дитя мое? Где твое воздержание и слезный плач твой? Где твое постоянное бдение и молитвенное возлежание на земле? Ты как будто спустилась с небесной высоты в ров, дитя мое! Когда ты согрешила, зачем ты мне не рассказала, чтобы я принял на себя подвиг покаяния с возлюбленным моим Ефремом? Зачем ты сие соделала, и зачем меня оскорбила и ввергла меня в столь ужасную печаль? Кто без греха, кроме Бога одного?
Слушая сие, Мария была в его руках как бы бездушным камнем, боясь и стыдясь вместе с тем. А блаженный продолжал:
Ты не отвечаешь, дитя мое, Мария? мне ли, жизнь моя, ты не отвечаешь? Не ради ли тебя я пришел сюда? Я за тебя буду отвечать Богу в день суда. Я на себя возьму покаяние за твои грехи.
Так он до полночи умолял и наставлял ее, плача. Она же, немного успокоившись, со слезами сказала ему:
Мне совестно, и я не могу смотреть на тебя, - и как могу я молиться Богу, когда осквернена нечистыми делами?
Он на это сказал ей:
Дитя, твой грех да будет на мне, пусть Бог взыщет твой грех от моих рук, только ты меня послушай, поди, и затворись снова в своей келлии. За тебя молить Бога и Ефрем. Дитя мое, пощади старость мою, умоляю тебя, жизнь моя, пойдем со мною.
Если ты уверен, - отвечала она, - что я имею возможность покаяться, и что Бог примет мою молитву, то я пойду и припаду к твоему преподобию и облобызаю ступни святых твоих ног, за то, что ты так милосердовал о мне, и пришел сюда с целью отвести меня от нечистой сей жизни.
И, положив свою голову на его ноги, она всю ночь плакала и говорила:
Что воздам тебе за все сие?
С наступлением утра, он сказал ей:
Дитя, встань, и удались.
Я имею здесь немного золота и одежд, - сказала Мария, - как ты распорядишься всем этим?
Оставь все здесь, - сказал блаженный, - потому что это нечестное имущество.
И, немедленно вставши, они удалились. Посадив Марию на коня, Аврамий повел его, а сам шел перед ней. Он шел радуясь; как пастырь, когда найдет заблудшую овцу и с радостью возьмет ее на плечо свое (Лк.15:4-5), так и блаженный шел с радостью на сердце. Когда пришел он на свое место, там вновь затворил Марию во внутренней келлии, где прежде сам подвизался, а сам остался в келлии внешней. Мария, во власяном вретище, с кротостью призывая Бога на помощь, каялась с великим усердием. Покаяние ее и молитва были таковы, что наше покаяние и наша молитва в сравнении с ними, являются как бы тенью и не значат ничего. И милосердый Бог, нехотящий никому погибнуть, но - всем придти в покаяние, помиловал Свою истинно покаявшуюся рабу и простил ей ее грехи. В знак же прощения ее, Он даровал ей благодать исцелять болезни приходящих. Блаженный Аврамий прожил еще десять лет; видя великое раскаяние Марии, ее слезы, посты, труды и прилежные молитвы к Богу, он утешался и славил Бога. После сего он скончался о Господе. Он умер семидесяти лет от роду . Едва ли не весь город собрался в час его преставления, и к честному телу его каждый приближался с усердием, а болящие получали исцеление. Христова же агница Мария, после преставления дяди своего, прожила в большом воздержании, день и ночь умоляя Бога, еще пять лет; живущие там, проходя мимо ночью, много раз слышали плач и безмерное рыдание и, останавливаясь, удивлялись и прославляли Бога. Таким образом, истинно покаявшись и благоугодивши Богу, блаженная Мария с миром преставилась, и ныне, после умиленного плача, радостно веселится со святыми о Господе, Ему же слава во веки. Аминь.
Блаженная Мария (Мария Захаровна Федина) родилась в селе Голеткове Елатомского района Тамбовской губернии в крестьянской семье около 1870 года. С детства Мария любила уединение и молитву. Отец Марии умер, когда ей исполнилось тринадцать лет, через год умерла и её мать Пелагея. Осиротев в четырнадцать лет, она скиталась между Дивеевом и Саровом голодная. Ходила она, не разбирая погоды, зимой и летом, в стужу и жару, в полую воду и в дождливую осень одинаково - в лаптях, часто рваных, без онуч. Однажды шла в Саров на Страстной неделе в самую распутицу по колено в воде, перемешанной с грязью и снегом; ее нагнал мужик на телеге, пожалел и позвал подвезти, она отказалась. Летом Мария, видимо, жила в лесу, потому что когда она приходила в Дивеево, тело ее было сплошь усеяно клещами и многие из ранок уже нарывали. Про Марию Ивановну говорили, что она перед приходом в Дивеев сорок лет прожила под мостом в непрестанной молитве. Матушка игумения Александра часто посылала спрашивать Марию Ивановну по разным недоуменным вопросам.Никто никогда не слыхал от нее ни жалобы, ни стона, ни уныния, ни раздражительности или сетования на человеческую несправедливость. И Сам Господь за ее богоугодную жизнь и величайшее смирение и терпение прославил ее среди людей. Начали они замечать: что она скажет или о чем предупредит, то сбывается и у кого остановится, те получают благодать от Бога.
Блаженная Прасковья Ивановна, предчувствуя свою кончину, говорила близким: «Я еще сижу за станом, а другая уже снует, она еще ходит, а потом сядет».
В день смерти блаженной Параскевы Саровской, монахини выгнали блаженную Марию из монастыря, раздосадованные ее странностями. Но приехал в обитель крестьянин и сказал: «Какую рабу Божию прогнали вы из монастыря, она мне сейчас всю мою жизнь сказала и все мои грехи. Верните ее в монастырь, иначе потеряете навсегда». За Марией Ивановной тотчас отправили посыльных. Она себя не заставила ждать и вернулась в монастырь.
Когда ее спрашивали, почему она называется Ивановна, «Это мы все, блаженные, Ивановны по Иоанну Предтече», - отвечала она.
Мария Ивановна говорила быстро и много, иногда стихами и временами сильно ругалась, особенно после 1917 года, но под ее словами скрывались прозорливые обличения. По молитвам блаженной, самой много страдавшей от мучительных болезней и несчастных случаев, ею же себе и устроенных, Господь многократно исцелял страждущих, о чем сохранились свидетельства очевидцев. В годы тяжелых революционных испытаний для России увеличился поток нуждающихся в наставлении и молитвенной помощи. Ее пророчества и предсказания помогли многим людям избежать опасности и гибели, найти верный путь в непростых обстоятельствах.
Рассказывали сестры, что в ночь с 4 на 5 июля 1918 года, то есть в ночь мученической кончины Царской Семьи, Мария Ивановна страшно бушевала и кричала: «Царевен штыками! Проклятые жиды!» Неистовствовала страшно, и только потом выяснилось, о чем она кричала.
Советские власти воздвигли гонение на блаженную и запрещали принимать посетителей. После закрытия монастыря в 1927 году Мария Ивановна находила приют в домах верующих. Незадолго до смерти блаженную подвергли аресту и допросу, но признав ее ненормальной, отпустили. Мария Ивановна, провидя будущие испытания лагерями, ссылками и годами безбожия, укрепляла сестер обители, предсказывая возрождение Серафимо-Дивеевского монастыря.
Истинная подвижница и богоугодный человек, она имела дар исцеления и прозорливости.
Исцелила женщине по имени Елена глаз, помазав его маслом из лампады.
У одной монахини была экзема на руках. Три года ее лечили лучшие доктора в Москве и в Нижнем - не было улучшения. Все руки покрылись ранами. Ею овладело такое уныние, что она хотела уже уходить из монастыря. Она пошла к Марии Ивановне. Та предложила помазать маслом из лампады; монахиня испугалась, потому что врачи запретили касаться руками масла и воды. Но за веру к блаженной согласилась, и после двух раз с кожи исчезли и самые следы от ран.
Пришел однажды к Марии Ивановне мужичок-в отчаянии, как теперь жить, разорили вконец. Она говорит: «Ставь маслобойку». Он послушался, занялся этим делом и поправил свои дела.
О Нижегородском архиепископе Евдокиме (Мещерякове), обновленце, блаженная еще до его отступничества говорила:
- Красная свеча, красный архиерей.
И даже песню о нем сложила: «Как по улице, по нашей Евдоким идет с Парашей, порты синие худые, ноги длинные срамные».
Один владыка решил зайти к блаженной из любопытства, не веря в ее прозорливость. Только он собрался войти, как Мария Ивановна закричала:
- Ой, Дорофея, сади, сади меня скорее на судно.
Села, стала браниться, ворчать, жаловаться на болезнь. Владыка пришел в ужас от такого приема и молча ушел. В пути с ним сделалось расстройство желудка, он болел всю дорогу, стонал и жаловался.
Схимнице Анатолии (Якубович) блаженная за четыре года до ее выхода из затвора кричала:
- Схимница-свинница, вон из затвора.
Она была в затворе по благословению о. Анатолия (схимника Василия Саровского), но ей стала являться умершая сестра. Мать Анатолия напугалась, вышла из затвора и стала ходить в церковь. Мария Ивановна говорила: «Ее бесы гонят из затвора, а не я».
Пришел однажды к Марии Ивановне мальчик, она сказала:
- Вот пришел поп Алексей.
Впоследствии он действительно стал Саровским иеромонахом о. Алексеем. Он очень чтил ее и часто к ней ходил. И вот однажды пришел, сел и молчит. А она говорит:
- Я вон мяса не ем, стала есть капусту да огурцы с квасом и стала здоровее.
Он ответил: «Хорошо». Он понял, что это о том, как он, боясь разболеться, стал было есть мясо. С тех пор бросил.
Отцу Евгению Мария Ивановна сказала, что его будут рукополагать в Сарове. Он ей очень верил и всем заранее об этом рассказал. А его вдруг вызывают в Дивеево. Келейница блаженной мать Дорофея заволновалась, и ему неприятно. Рукополагали его в Дивееве. Дорофея сказала об этом Марии Ивановне, а та смеется и говорит:
- Тебе в рот что ли класть? Чем тут не Саров? Сама келья Преподобного и все вещи его тут.
Однажды приехала к блаженной некая барыня из Мурома. Как только вошла она, Мария Ивановна говорит:
- Барыня, а куришь, как мужик.
Та действительно курила двадцать пять лет и вдруг заплакала и говорит:
- Никак не могу бросить, курю и по ночам, и перед обедней.
- Возьми, Дорофея, у нее табак и брось в печь.
Та взяла изящный портсигар и спички и все это бросила в печь. Через месяц мать Дорофея получила от нее письмо и платье, сшитое в благодарность. Писала она, что о курении даже и не думает, все как рукой сняло.
Римма Ивановна Долганова страдала беснованием; оно выражалось в том, что она падала перед святыней и не могла причаститься. Стала она проситься у блаженной поступить в монастырь.
- Ну, куда там такие нужны...
- А я поправлюсь? - с надеждой спросила Римма Ивановна.
- Перед смертью будешь свободна.
И этой же ночью она заболела скарлатиной и сама пошла в больницу, сказав, что уже больше не вернется. Она скончалась, незадолго до смерти исцелившись от беснования.
Пошла однажды Вера Ловзанская (впоследствии инокиня Серафима) к Марии Ивановне проситься в монастырь. Та увидев ее, закричала:
- Не надо! Не надо ее! Не надо!
А потом рассмеялась и говорит:
- Ты же будешь на старости лет отца покоить. Иди к владыке Варнаве, он тебя устроит.
Впоследствии вышло так, что инокине Серафиме пришлось до самой смерти покоить своего духовного отца - епископа Варнаву (Беляева).
В монастыре жил юродивый Онисим. Он был очень дружен с блаженной Марией Ивановной. Бывало, сойдутся они и всё поют: «Со святыми упокой». Онисим всю жизнь прожил в монастыре и уже называл себя в женском роде: она. Когда государь Николай Александрович приезжал на открытие мощей преподобного Серафима, то народу было столько, что пришлось на время закрыть ворота. А Онисим остался за воротами и кричит: «Ой, я наша, я наша, пустите, я наша». Однажды Мария Ивановна говорит Вере Ловзанской:
- Вот, Ониська увезет мою девчонку далеко-далеко.
Только тогда, когда епископ Варнава сам примет подвиг юродства, и она уедет за ним в Сибирь, только тогда станет понятно, о чем говорила блаженная Мария Ивановна.
Перед тем как поехать в Среднюю Азию, Вера Ловзанская отправилась к Марии Ивановне - проститься и взять благословение. Дивеевский монастырь был закрыт, и Мария Ивановна жила в селе. Вера сошла рано утром в Арзамасе, надо было идти шестьдесят километров до Дивеева. Был декабрь, холодно. Вышла она на дорогу, видит, мужичок едет на розвальнях. Остановился:
- Вы куда?
- Я в Дивеево.
- Хорошо, я вас подвезу.
Доехали до села Круглые Паны. Здесь трактир. Возчик пошел закусить и изрядно выпил. В пути его развезло, сани постоянно съезжали с дороги и увязали в снегу, но лошадь как-то сама собой выбиралась и, наконец, остановилась у дома, где жила Мария Ивановна.
Был час ночи. Мужик проснулся и стал изо всей силы стучать в окно. Монашки открыли. Рассказывают. Все это время блаженная бушевала, стучала по столу и кричала:
- Пьяный мужик девчонку везет! Пьяный мужик девчонку везет!
- Да какой пьяный мужик, какую девчонку? - пытались понять монахини. А блаженная только кричала:
- Пьяный мужик девчонку везет!
Однажды пришла к Марии Ивановне интеллигентная дама с двумя мальчиками. Блаженная сейчас же закричала:
- Дорофея, Дорофея, давай два креста, надень на них.
Дорофея говорит:
- Зачем им кресты, они сегодня причастники. А Мария Ивановна знай скандалит, кричит:
- Кресты, кресты им надень.
Дорофея вынесла два креста, расстегнула детям курточки, крестов и в правду не оказалось. Дама очень смутилась, когда Дорофея спросила ее:
- Как же вы причащали их без крестов?
Та в ответ пробормотала, что в дорогу сняла их, а то они будут детей беспокоить.
Вслед за ней пришла схимница.
- Зачем надела схиму, сними, сними, надень платочек и лапти, да крест надень на нее,- говорит Мария Ивановна. С трепетом мать Дорофея подошла к ней: оказалось, что она без креста. Сказала, что в дороге потеряла.
Епископ Зиновий (Дроздов) спросил Марию Ивановну:
- Я кто?
- Ты поп, а митрополит Сергий - архиерей.
- А где мне дадут кафедру, в Тамбове?
- Нет, в Череватове
У Арцыбушевых была очень породистая телка, и вот она за лето не огулялась, и следовательно, семья должна быть весь год без молока, а у них малые дети, средств никаких, и они задумали продать ее и купить другую и пошли к Марии Ивановне за благословением.
- Благослови, Мария Иванова, корову продать.
- Зачем?
- Да она нестельная, куда ее нам.
- Нет,- отвечает Мария Ивановна, - стельная, стельная, говорю вам, грех вам будет, если продадите, детей голодными оставите. Пришли домой в недоумении, позвали опытную деревенскую женщину, чтобы она осмотрела корову. Та признала, что корова нестельная. Арцыбушевы опять пошли к Марии Ивановне и говорят:
- Корова нестельная, баба говорит. Мария Ивановна заволновалась, закричала.
- Стельная, говорю вам, стельная.
Даже побила их. Но они не послушались и повели корову на базар, им за нее предложили десять рублей. Оскорбились они и не продали, но для себя телку все-таки присмотрели и дали задаток десять рублей. А Мария Ивановна все одно - ругает их, кричит, бранит. И что же? Позвали фельдшера, и он нашел, что корова действительно стельная. Прибежали они к Марии Ивановне и в ноги ей:
- Прости нас, Мария Ивановна, что нам теперь делать с телушкой, ведь мы за нее десять рублей задатка дали.
- Отдайте телушку, и пусть задаток пропадет.
Они так и сделали.
31 декабря 1926 года, под новый 1927 год, блаженная сказала: «Старушки умирать будут... Какой год наступает, какой тяжелый год - уже Илья и Енох по земле ходят...». И, правда, с 1 января две недели все время покойницы были, и даже не по одной в день.
В неделю мытаря и фарисея приехали начальники разгонять Саров, и это длилось до четвертой недели Великого поста.
Выгонять монахов было трудно. У них были почти у всех отдельные кельи с отдельными входами и по нескольку ключей. Сегодня выгонят монаха, а он завтра придет и запрется. Служба в церкви еще шла. Наконец в понедельник на Крестопоклонной неделе приехало много начальства - собрали всю святыню: чудотворную икону Живоносный источник, гроб-колоду, в котором мощи преподобного Серафима пролежали в земле семьдесят лет, кипарисовый гроб, из которого вынули мощи преподобного Серафима, и другие святыни. Все это сложили вместе, устроили костер и сожгли.
Мощи преподобного Серафима сложили в синий просфорный ящик и запечатали его. Люди разделились на четыре партии и на санях поехали все в разные стороны, желая скрыть, куда увезут мощи. Ящик с мощами повезли на Арзамас через село Онучино, где остановились ночевать и покормить лошадей. Когда тройка с мощами въехала в село Кременки, на колокольне ударили в набат. Мощи везли прямо в Москву.
После разорения монастыря служба в Сарове прекратилась, и монахи разошлись кто куда. После Пасхи власти явились в Дивеево. По всему монастырю устроен был обыск, описывали казенные и проверяли личные вещи. В эти тяжелые дни Соня Булгакова (впоследствии монахиня Серафима) пошла к Марии Ивановне. Та сидела спокойная, безмятежная.
- Мария Ивановна, поживем ли мы еще спокойно?
- Поживем.
- Сколько?
- Три месяца.
Начальство уехало. Все пошло своим чередом. Прожили так ровно три месяца, и под Рождество Пресвятой Богородицы, 7/20 сентября 1927 года, всем предложили покинуть монастырь.
По благословению епископа Варнавы блаженной Марии Ивановне была построена келья в селе Пузо. Туда ее отвезли сразу же после закрытия монастыря; руководила устройством Марии Ивановны Валентина Долганова и дело поставила так, что никому не стало доступа к блаженной. В Пузе Мария Ивановна пробыла около трех месяцев.
Когда игумения Александра поселилась в Муроме, к ней приехала мать Дорофея.
- Зачем ты Марию Ивановну в мир отдала? Бери обратно, - сказала ей игумения.
Та поехала за ней.
- Мария Ивановна, поедешь со мной?
- Поеду.
Положили ее на возок, укрыли красным одеялом и привезли в Елизарово. Здесь она прожила до весны, а весной перевезли ее в Дивеево, сначала к глухонемым брату с сестрой, а в 1930 году на хутор возле села Починок и, наконец, в Череватово, где она и скончалась 26 августа/8 сентября 1931 года.
Многим Мария Ивановна говорила об их будущей жизни. Кто-то сказал блаженной:
- Ты все говоришь, Мария Ивановна, монастырь! Не будет монастыря!
- Будет! Будет! Будет! - и даже застучала изо всей силы по столику.
Она всегда по нему так стучала, что разбивала руку, и ей подкладывали под руку подушку, чтобы не так было больно.
Всем сестрам в будущем монастыре она назначала послушания: кому сено сгребать, кому канавку чистить, кому что, а Соне Булгаковой никогда ничего не говорила. И та однажды спросила:
- Мария Ивановна, а я доживу до монастыря?
- Доживешь, - ответила она тихо и крепко сжала ей руку, до боли придавив к столику
Перед смертью Мария Ивановна всем близким к ней сестрам сказала, сколько они по ней до сорокового дня прочитают кафизм. Все это исполнилось в точности, а Соне Булгаковой сказала, когда та была у нее в последний раз в октябре 1930 года: «А ты обо мне ни одной кафизмы не прочитаешь». Она, действительно, ничего не прочитала, но вспомнила об этом уже на сороковой день.
Синодальная комиссия по канонизации святых, ознакомившись с богоугодной жизнью Христа ради блаженных стариц Пелагии, Параскевы и Марии Дивеевских, постановила причислить к лику святых Христа ради юродивых, блаженных стариц Пелагию Дивеевскую, Параскеву Дивеевскую и Марию Дивеевскую для местного церковного почитания в Нижегородской епархии. Святые старицы были прославлены как местночтимые святые в июле 2004 года в ходе торжеств, посвященных 250-летию со дня рождения преподобного Серафима Саровского. В октябре 2005 года состоялось общецерковное прославление Дивеевских блаженных Пелагии, Параскевы и Марии.
Тропарь, глас 1:
Глас апостола Павла услышавша глаголющ: мы юроди Христа ради, рабы Твои, Христе Боже, Пелагия, Параскева и Мария, юроди быша на земли Тебе ради; темже, память их почитающе, Тебе молим: Господи, спаси души наша.
Кондак, глас 8:
Вышния красоты возжелевша, нижния сласти телесныя тощно оставили есте, нестяжанием суетнаго мира, ангельское житие проходяща, скончавшася, Пелагие, Параскево и Марие блаженныя: Христа Бога молите непрестанно о всех нас.
Величание:
Ублажаем вас, святыя блаженныя матери наша Пелагие, Параскево и Марие, и чтим святую память вашу, вы бо молите о нас Христа Бога нашего.
(www.4udel.nne.ru; www.diveevo.ru; иллюстрации - www.4udel.nne.ru; www.nne.ru; ioannpredtecha.ru; www.diveevo.ru; diveevo.nne.ru).
Ма-рия За-ха-ров-на Фе-ди-на ро-ди-лась в се-ле Го-лет-ко-ве Ела-тем-ско-го уез-да Там-бов-ской гу-бер-нии. Впо-след-ствии ее спра-ши-ва-ли, по-че-му она на-зы-ва-ет-ся Ива-нов-на. «Это мы все, бла-жен-ные, Ива-нов-ны по Иоан-ну Пред-те-че», - от-ве-ча-ла она.
Ро-ди-те-ли ее, За-хар и Пе-ла-гея Фе-ди-ны, умер-ли, ко-гда ей ед-ва ми-ну-ло три-на-дцать лет. Пер-вым умер отец. По-сле смер-ти му-жа Пе-ла-гея по-се-ли-лась с Ма-шей в се-мье стар-ше-го сы-на. Но здесь им не бы-ло жи-тья от невест-ки, и они пе-ре-се-ли-лись в бань-ку. Ма-рия с дет-ства от-ли-ча-лась бес-по-кой-ным ха-рак-те-ром и мно-ги-ми стран-но-стя-ми, ча-сто хо-ди-ла в цер-ковь, бы-ла мол-ча-ли-ва и оди-но-ка, ни-ко-гда ни с кем не иг-ра-ла, не ве-се-ли-лась, не за-ни-ма-лась на-ря-да-ми, все-гда бы-ла оде-та в рва-ное, кем-ни-будь бро-шен-ное пла-тье.
Гос-подь осо-бен-но о ней про-мыш-лял, зная ее бу-ду-щую рев-ность по Бо-гу, и она ча-сто во вре-мя ра-бот ви-де-ла пе-ред гла-за-ми Се-ра-фи-мо-Ди-ве-ев-ский мо-на-стырь, хо-тя там ни-ко-гда не бы-ва-ла.
Через год по смер-ти от-ца умер-ла мать. Тут ей со-всем жи-тья не ста-ло от род-ных.
Од-на-жды ле-том несколь-ко жен-щин и де-ву-шек со-бра-лись ид-ти в Са-ров, Ма-рия от-про-си-лась пой-ти с ни-ми. До-мой она уже не вер-ну-лась. Не имея по-сто-ян-но-го при-ста-ни-ща, она стран-ство-ва-ла меж-ду Са-ро-вом, Ди-ве-е-вом и Ар-да-то-вом - го-лод-ная, по-лу-на-гая, го-ни-мая.
Хо-ди-ла она, не раз-би-рая по-го-ды, зи-мой и ле-том, в сту-жу и жа-ру, в по-лую во-ду и в дожд-ли-вую осень оди-на-ко-во - в лап-тях, ча-сто рва-ных, без онуч. Од-на-жды шла в Са-ров на Страст-ной неде-ле в са-мую рас-пу-ти-цу по ко-ле-но в во-де, пе-ре-ме-шан-ной с гря-зью и сне-гом; ее на-гнал му-жик на те-ле-ге, по-жа-лел и по-звал под-вез-ти, она от-ка-за-лась. Ле-том Ма-рия, ви-ди-мо, жи-ла в ле-су, по-то-му что, ко-гда она при-хо-ди-ла в Ди-ве-е-во, то те-ло ее бы-ло сплошь усе-я-но кле-ща-ми, и мно-гие из ра-нок уже на-ры-ва-ли.
Ча-ще все-го бы-ва-ла она в Се-ра-фи-мо-Ди-ве-ев-ском мо-на-сты-ре; неко-то-рые сест-ры лю-би-ли ее, чув-ствуя в ней необык-но-вен-но-го че-ло-ве-ка; да-ва-ли чи-стую и креп-кую одеж-ду вме-сто лох-мо-тьев, но через несколь-ко дней Ма-рия вновь при-хо-ди-ла во всем рва-ном и гряз-ном, ис-ку-сан-ная со-ба-ка-ми и по-би-тая злы-ми людь-ми. Иные мо-на-хи-ни не по-ни-ма-ли ее по-дви-га, не лю-би-ли и гна-ли, хо-ди-ли жа-ло-вать-ся на нее уряд-ни-ку, чтобы он дан-ной ему вла-стью осво-бо-дил их от этой «ни-щен-ки», вши-вой и гру-бой. Уряд-ник ее за-би-рал, но сде-лать ни-че-го не мог, по-то-му как она пред-став-ля-лась со-вер-шен-ной ду-роч-кой, и он от-пус-кал ее. Ма-рия сно-ва шла к лю-дям и ча-сто, как бы ру-га-ясь, об-ли-ча-ла их в тай-ных гре-хах, за что мно-гие осо-бен-но ее не лю-би-ли.
Ни-кто ни-ко-гда не слы-хал от нее ни жа-ло-бы, ни сто-на, ни уны-ния, ни раз-дра-жи-тель-но-сти или се-то-ва-ния на че-ло-ве-че-скую неспра-вед-ли-вость. И Сам Гос-подь за ее бо-го-угод-ную жизнь и ве-ли-чай-шее сми-ре-ние и тер-пе-ние про-сла-вил ее сре-ди жи-те-лей. На-ча-ли они за-ме-чать: что она ска-жет или о чем пре-ду-пре-дит, то сбы-ва-ет-ся, и у ко-го оста-но-вит-ся, те по-лу-ча-ют бла-го-дать от Бо-га.
У од-ной жен-щи-ны, Пе-ла-геи, бы-ло две-на-дцать де-тей, и все они уми-ра-ли в воз-расте до пя-ти лет. В пер-вые го-ды ее за-му-же-ства, ко-гда у нее умер-ло двое де-тей, Ма-рия Ива-нов-на при-шла к ним в се-ло, по-до-шла к ок-нам ее до-ма и за-пе-ла: «Ку-роч-ка-мох-но-нож-ка, на-ро-ди де-тей немнож-ко».
Окру-жив-шие ее жен-щи-ны го-во-рят ей:
У нее нет со-всем де-тей.
А она им от-ве-ча-ет:
Нет, у нее мно-го.
Они на-ста-и-ва-ют на сво-ем:
Да нет у ней ни-ко-го.
То-гда Ма-рия Ива-нов-на им по-яс-ни-ла:
У Гос-по-да ме-ста мно-го.
Од-на-жды го-во-рит она од-ной жен-щине:
Сту-пай, сту-пай ско-рее, Ну-ча-ро-во го-рит.
А жен-щи-на бы-ла из Ру-за-но-ва. При-шла в Ру-за-но-во, все на ме-сте, ни-че-го не слу-чи-лось; вста-ла в недо-уме-нии, а в это вре-мя за-кри-ча-ли: «Го-рим». И все Ру-за-но-во вы-го-ре-ло с кон-ца до кон-ца.
Ду-хов-ное окорм-ле-ние Ма-рия Ива-нов-на по-лу-ча-ла у бла-жен-ной Прас-ко-вьи Ива-нов-ны, с ко-то-рой при-хо-ди-ла со-ве-то-вать-ся. Са-ма Прас-ко-вья Ива-нов-на, пред-чув-ствуя кон-чи-ну, го-во-ри-ла близ-ким: «Я еще си-жу за ста-ном, а дру-гая уже сну-ет, она еще хо-дит, а по-том ся-дет», - а Ма-рии Ива-новне, бла-го-сло-вив ее остать-ся в мо-на-сты-ре, ска-за-ла: «Толь-ко в мое крес-ло не са-дись» (В кел-лии бла-жен-ной Па-ши Ма-рия Ива-нов-на про-жи-ла все-го два го-да).
В са-мый день смер-ти бла-жен-ной Па-шень-ки Са-ров-ской вы-шло у Ма-рии Ива-нов-ны неболь-шое ис-ку-ше-ние. Раз-до-са-до-ван-ные ее стран-но-стя-ми, мо-на-хи-ни вы-гна-ли ее из мо-на-сты-ря, не велев во-все сю-да яв-лять-ся, а ина-че они при-бег-нут к по-мо-щи по-ли-ции.
Ни-че-го на это не ска-за-ла бла-жен-ная, по-вер-ну-лась и ушла.
Пе-ред вне-се-ни-ем в цер-ковь гро-ба с те-лом бла-жен-ной Па-ши в мо-на-стырь при-е-хал кре-стья-нин и го-во-рит:
Ка-кую ра-бу Бо-жию про-гна-ли вы из мо-на-сты-ря, она мне сей-час всю мою жизнь ска-за-ла и все мои гре-хи. Вер-ни-те ее в мо-на-стырь, ина-че по-те-ря-е-те на-все-гда.
За Ма-ри-ей Ива-нов-ной тот-час от-пра-ви-ли по-сыль-ных. Она се-бя не за-ста-ви-ла ждать и вер-ну-лась в мо-на-стырь в то вре-мя, ко-гда Прас-ко-вья Ива-нов-на ле-жа-ла в гро-бу в церк-ви. Бла-жен-ная во-шла и, обо-ро-тясь к стар-шей риз-ни-чей мо-на-хине Зи-но-вии, ска-за-ла:
Ты ме-ня, смот-ри, так же по-ло-жи, вот как Па-шу.
Та рас-сер-ди-лась на нее, как она сме-ет се-бя срав-ни-вать с Па-шей, и дерз-ко ей на это от-ве-ти-ла.
Ма-рия Ива-нов-на ни-че-го не ска-за-ла.
С тех пор она окон-ча-тель-но по-се-ли-лась в Ди-ве-е-ве. Сна-ча-ла она жи-ла у мо-на-хи-ни Ма-рии, а за-тем игу-ме-ния да-ла ей от-дель-ную ком-на-ту. Ком-на-та бы-ла хо-лод-ная и сы-рая, осо-бен-но по-лом, в ней бла-жен-ная про-жи-ла по-чти во-семь лет; здесь она окон-ча-тель-но ли-ши-лась ног и при-об-ре-ла силь-ней-ший рев-ма-тизм во всем те-ле.
По-чти с пер-во-го го-да ее жиз-ни в мо-на-сты-ре к ней в по-слуш-ни-цы при-ста-ви-ли Па-шу (в мо-на-ше-стве До-ро-фею), ко-то-рая по-на-ча-лу не лю-би-ла Ма-рию Ива-нов-ну и по-шла к ней слу-жить за по-слу-ша-ние. Ма-рия же Ива-нов-на еще преж-де го-во-ри-ла, что к ней слу-жить при-ве-дут Па-шу.
Силь-но скор-бе-ла Па-ша, ви-дя, как по-сте-пен-но Ма-рия Ива-нов-на на-жи-ва-ет му-чи-тель-ную бо-лезнь и ли-ша-ет-ся ног, но сде-лать ни-че-го не мог-ла.
Лишь то-гда, ко-гда на-ро-ду, при-хо-дя-ще-го к бла-жен-ной, ста-ло столь-ко, что невоз-мож-но бы-ло по-ме-стить-ся в тес-ной ком-на-те, игу-ме-ния раз-ре-ши-ла пе-ре-ве-сти ее в до-мик Па-ши Са-ров-ской.
До-мик этот сто-ял у са-мых во-рот, и со-вет-ские вла-сти, ви-дя боль-шое сте-че-ние лю-дей, воз-двиг-ли го-не-ние на бла-жен-ную, так что в кон-це кон-цов ее пе-ре-ве-ли в от-дель-ную ком-на-ту при бо-га-дельне, где она про-жи-ла до за-кры-тия мо-на-сты-ря.
Бла-жен-ная Ма-рия Ива-нов-на го-во-ри-ла быст-ро и мно-го, ино-гда очень склад-но и да-же сти-ха-ми и силь-но ру-га-лась, в осо-бен-но-сти по-сле 1917 го-да. Она так ру-га-лась, что мо-на-хи-ни, чтобы не слы-шать, вы-хо-ди-ли на ули-цу. Ке-лей-ни-ца Прас-ко-вьи Ива-нов-ны Ду-ня как-то спро-си-ла ее:
Ма-рия Ива-нов-на, по-че-му ты так ру-га-ешь-ся. Ма-мень-ка так не ру-га-лась.
- Хо-ро-шо ей бы-ло бла-жить при Ни-ко-лае, а по-бла-жи-ка при со-вет-ской вла-сти.
Не до-воль-но бы-ло бла-жен-ной по-дви-гов преды-ду-щей ски-таль-че-ской жиз-ни, бо-лез-ней, мо-лит-вы, при-е-ма на-ро-да. Од-на-жды по-слуш-ни-ца Ма-рии Ива-нов-ны мать До-ро-фея ушла в кла-до-вую за мо-ло-ком, до-воль-но да-ле-ко от ке-льи ста-ри-цы, а са-мо-вар го-ря-чий по-да-ла на стол. Воз-вра-ща-ет-ся и слы-шит неисто-вый крик Ма-рии Ива-нов-ны: «Ка-ра-ул!»
Рас-те-рян-ная по-слуш-ни-ца сна-ча-ла ни-че-го не по-ня-ла, а по-том так и осе-ла от ужа-са. Ма-рия Ива-нов-на в ее от-сут-ствие ре-ши-ла на-лить се-бе чаю и от-кры-ла кран, а за-вер-нуть не су-ме-ла, и во-да ли-лась ей в ко-ле-ни до при-хо-да ма-те-ри До-ро-феи. Об-ва-ри-лась она до ко-стей, сна-ча-ла весь пе-ред и но-ги, а меж-ду ног все сплошь по-кры-лось вол-ды-ря-ми, по-том про-рва-лось и на-ча-ло мок-нуть.
Слу-чи-лось это в са-мую жа-ру, в июне ме-ся-це. До-ро-фея бо-я-лась, что в ого-лен-ном и неза-жи-ва-ю-щем мя-се за-ве-дут-ся чер-ви, но Гос-подь хра-нил Свою из-бран-ни-цу, и ка-ким чу-дом она по-пра-ви-лась, зна-ет толь-ко Бог. Не вста-вая с по-сте-ли, она мо-чи-лась под се-бя, все у ней пре-ло, ле-жа-ла она без кле-ен-ки, под-ни-мать ее и пе-ре-ме-нять под ней бы-ло труд-но, и все же она вы-здо-ро-ве-ла.
В дру-гой раз до из-не-мо-же-ния уста-ла До-ро-фея, всю ночь под-ни-мая Ма-рию Ива-нов-ну и все на ми-ну-точ-ку; под утро до та-кой сте-пе-ни она осла-бе-ла, что го-во-рит: «Как хо-чешь, Ма-рия Ива-нов-на, не мо-гу встать, что хо-чешь де-лай».
Ма-рия Ива-нов-на при-тих-ла, и вдруг про-сы-па-ет-ся До-ро-фея от страш-но-го гро-хо-та: бла-жен-ная са-ма ре-ши-ла слезть, да не в ту сто-ро-ну под-ня-лась в тем-но-те, упа-ла ру-кой на стол и сло-ма-ла ее в ки-сти. Кри-ча-ла: «Ка-ра-ул!», но не за-хо-те-ла при-звать док-то-ра за-вя-зать ру-ку в лу-бок, а по-ло-жи-ла ее на по-душ-ку и про-ле-жа-ла шесть ме-ся-цев в од-ном по-ло-же-нии, не вста-вая и не по-во-ра-чи-ва-ясь. Опять мо-чи-лась под се-бя, по-то-му что мно-го пи-ла и по-чти ни-че-го не ела. Сде-ла-лись у нее про-леж-ни та-кие, что ого-ли-лись ко-сти и мя-со ви-се-ло кло-чья-ми. И опять все му-че-ния пе-ре-нес-ла Ма-рия Ива-нов-на без-ро-пот-но, и толь-ко через пол-го-да ру-ка на-ча-ла срас-тать-ся и срос-лась непра-виль-но, что вид-но на неко-то-рых фо-то-гра-фи-ях.
Од-на-жды мать До-ро-фея за-хо-те-ла по-счи-тать, сколь-ко раз Ма-рия Ива-нов-на под-ни-ма-ет-ся за ночь. Для это-го она по-ло-жи-ла до-щеч-ку и мел, еще с ве-че-ра по-ста-ви-ла первую па-лоч-ку и лег-ла спать, ни-че-го о сво-ем за-мыс-ле не ска-зав бла-жен-ной.
Под утро она просну-лась и уди-ви-лась, что это Ма-рия Ива-нов-на не вста-ет и ее не зо-вет. По-до-шла к ней, а она не спит, сме-ет-ся и вся ле-жит, как в бо-ло-те, по во-рот об-мо-чив-шись, и го-во-рит:
Вот я ни ра-зу не вста-ла.
Мать До-ро-фея упа-ла бла-жен-ной в но-ги:
Про-сти ме-ня, Хри-ста ра-ди, ма-муш-ка, ни-ко-гда боль-ше не бу-ду счи-тать и лю-бо-пыт-ство-вать о те-бе и о тво-их де-лах.
Тех, кто жил с Ма-ри-ей Ива-нов-ной, она при-уча-ла к по-дви-гу, и за по-слу-ша-ние и за мо-лит-вы бла-жен-ной по-двиг ста-но-вил-ся по-силь-ным. Так, ма-те-ри До-ро-фее бла-жен-ная не да-ва-ла спать, кро-ме как на од-ном бо-ку, и ес-ли та ло-жи-лась на дру-гой бок, она на нее кри-ча-ла. Са-ма Ма-рия Ива-нов-на рас-щи-пы-ва-ла у се-бя ме-сто на но-ге до кро-ви и не да-ва-ла ему за-жи-вать.
Ис-тин-ная по-движ-ни-ца и бо-го-угод-ный че-ло-век, она име-ла дар ис-це-ле-ния и про-зор-ли-во-сти.
Ис-це-ли-ла жен-щине по име-ни Еле-на глаз, по-ма-зав его мас-лом из лам-па-ды.
У од-ной мо-на-хи-ни бы-ла эк-зе-ма на ру-ках. Три го-да ее ле-чи-ли луч-шие док-то-ра в Москве и в Ниж-нем - не бы-ло улуч-ше-ния. Все ру-ки по-кры-лись ра-на-ми. Ею овла-де-ло та-кое уны-ние, что она хо-те-ла уже ухо-дить из мо-на-сты-ря. Она по-шла к Ма-рии Ива-новне. Та пред-ло-жи-ла по-ма-зать мас-лом из лам-па-ды; мо-на-хи-ня ис-пу-га-лась, по-то-му что вра-чи за-пре-ти-ли ка-сать-ся ру-ка-ми мас-ла и во-ды. Но за ве-ру к бла-жен-ной со-гла-си-лась, и по-сле двух раз с ко-жи ис-чез-ли и са-мые сле-ды от ран.
При-шел од-на-жды к Ма-рии Ива-новне му-жи-чок - в от-ча-я-нии, как те-перь жить, ра-зо-ри-ли вко-нец. Она го-во-рит: «Ставь мас-ло-бой-ку». Он по-слу-шал-ся, за-нял-ся этим де-лом и по-пра-вил свои де-ла.
О Ни-же-го-род-ском ар-хи-епи-ско-пе Ев-до-ки-ме (Ме-ще-ря-ко-ве), об-нов-лен-це, бла-жен-ная еще до его от-ступ-ни-че-ства го-во-ри-ла:
Крас-ная све-ча, крас-ный ар-хи-ерей.
И да-же пес-ню о нем сло-жи-ла: «Как по ули-це по на-шей Ев-до-ким идет с Па-ра-шей, пор-ты си-ние ху-дые, но-ги длин-ные срам-ные».
Один вла-ды-ка ре-шил зай-ти к бла-жен-ной из лю-бо-пыт-ства, не ве-ря в ее про-зор-ли-вость. Толь-ко он со-брал-ся вой-ти, как Ма-рия Ива-нов-на за-кри-ча-ла:
Ой, До-ро-фея, са-ди, са-ди ме-ня ско-рее на суд-но.
Се-ла, ста-ла бра-нить-ся, вор-чать, жа-ло-вать-ся на бо-лезнь. Вла-ды-ка при-шел в ужас от та-ко-го при-е-ма и мол-ча ушел. В пу-ти с ним сде-ла-лось рас-строй-ство же-луд-ка, он бо-лел всю до-ро-гу, сто-нал и жа-ло-вал-ся.
Схим-ни-це Ана-то-лии (Яку-бо-вич) бла-жен-ная за че-ты-ре го-да до ее вы-хо-да из за-тво-ра кри-ча-ла:
Схим-ни-ца-свин-ни-ца, вон из за-тво-ра.
Она бы-ла в за-тво-ре по бла-го-сло-ве-нию о. Ана-то-лия (схим-ни-ка Ва-си-лия Са-ров-ско-го), но ей ста-ла яв-лять-ся умер-шая сест-ра. Мать Ана-то-лия на-пу-га-лась, вы-шла из за-тво-ра и ста-ла хо-дить в цер-ковь. Ма-рия Ива-нов-на го-во-ри-ла: «Ее бе-сы го-нят из за-тво-ра, а не я».
При-шел од-на-жды к Ма-рии Ива-новне маль-чик, она ска-за-ла:
Вот при-шел поп Алек-сей.
Впо-след-ствии он дей-стви-тель-но стал са-ров-ским иеро-мо-на-хом о. Алек-си-ем. Он очень чтил ее и ча-сто к ней хо-дил. И вот од-на-жды при-шел, сел и мол-чит. А она го-во-рит:
Я вон мя-са не ем, ста-ла есть ка-пу-сту да огур-цы с ква-сом и ста-ла здо-ро-вее.
Он от-ве-тил: «Хо-ро-шо».
Он по-нял, что это о том, как он, бо-ясь раз-бо-леть-ся, стал бы-ло есть мя-со. С тех пор бро-сил.
От-цу Ев-ге-нию Ма-рия Ива-нов-на ска-за-ла, что его бу-дут ру-ко-по-ла-гать в Са-ро-ве. Он ей очень ве-рил и всем за-ра-нее об этом рас-ска-зал. А его вдруг вы-зы-ва-ют в Ди-ве-е-во. Ке-лей-ни-ца бла-жен-ной мать До-ро-фея за-вол-но-ва-лась, и ему непри-ят-но. Ру-ко-по-ла-га-ли его в Ди-ве-е-ве. До-ро-фея ска-за-ла об этом Ма-рии Ива-новне, а та сме-ет-ся и го-во-рит:
Те-бе в рот, что ли, класть? Чем тут не Са-ров? Са-ма ке-ллия пре-по-доб-но-го и все ве-щи его тут.
Од-на-жды при-е-ха-ла к бла-жен-ной некая ба-ры-ня из Му-ро-ма. Как толь-ко во-шла она, Ма-рия Ива-нов-на го-во-рит:
Ба-ры-ня, а ку-ришь как му-жик.
Та дей-стви-тель-но ку-ри-ла два-дцать пять лет и вдруг за-пла-ка-ла и го-во-рит:
Ни-как не мо-гу бро-сить, ку-рю и по но-чам, и пе-ред обед-ней.
Возь-ми, До-ро-фея, у нее та-бак и брось в печь.
Та взя-ла изящ-ный порт-си-гар и спич-ки и все это бро-си-ла в печь. Через ме-сяц мать До-ро-фея по-лу-чи-ла от нее пись-мо и пла-тье, сши-тое в бла-го-дар-ность. Пи-са-ла она, что о ку-ре-нии да-же и не ду-ма-ет, все как ру-кой сня-ло.
Рим-ма Ива-нов-на Долга-но-ва стра-да-ла бес-но-ва-ни-ем; оно вы-ра-жа-лось в том, что она па-да-ла пе-ред свя-ты-ней и не мог-ла при-ча-стить-ся. Ста-ла она про-сить-ся у бла-жен-ной по-сту-пить в мо-на-стырь.
Ну, ку-да там та-кие нуж-ны...
А я по-прав-люсь? - с на-деж-дой спро-си-ла Рим-ма Ива-нов-на.
Пе-ред смер-тью бу-дешь сво-бод-на.
И этой же но-чью она за-бо-ле-ла скар-ла-ти-ной и са-ма по-шла в боль-ни-цу, ска-зав, что уже боль-ше не вер-нет-ся. Она скон-ча-лась, неза-дол-го до смер-ти ис-це-лив-шись от бес-но-ва-ния.
По-шла од-на-жды Ве-ра Ло-в-зан-ская (впо-след-ствии ино-ки-ня Се-ра-фи-ма) к Ма-рии Ива-новне про-сить-ся в мо-на-стырь. Та уви-дев ее, за-кри-ча-ла:
Не на-до! Не на-до ее! Не на-до!
А по-том рас-сме-я-лась и го-во-рит:
Ты же бу-дешь на ста-ро-сти лет от-ца по-ко-ить. Иди к вла-ды-ке Вар-на-ве, он те-бя устро-ит.
Впо-след-ствии вы-шло так, что ино-кине Се-ра-фи-ме при-шлось до са-мой смер-ти по-ко-ить сво-е-го ду-хов-но-го от-ца - епи-ско-па Вар-на-ву (Бе-ля-е-ва).
В мо-на-сты-ре жил юро-ди-вый Они-сим. Он был очень дру-жен с бла-жен-ной Ма-ри-ей Ива-нов-ной. Бы-ва-ло, сой-дут-ся они и всё по-ют: «Со свя-ты-ми упо-кой».
Они-сим всю жизнь про-жил в мо-на-сты-ре и уже на-зы-вал се-бя в жен-ском ро-де: она. Ко-гда го-су-дарь Ни-ко-лай Алек-сан-дро-вич при-ез-жал на от-кры-тие мо-щей пре-по-доб-но-го , то на-ро-ду бы-ло столь-ко, что при-шлось на вре-мя за-крыть во-ро-та. А Они-сим остал-ся за во-ро-та-ми и кри-чит: «Ой, я на-ша, я на-ша, пу-сти-те, я на-ша».
Од-на-жды Ма-рия Ива-нов-на го-во-рит Ве-ре Ло-в-зан-ской:
Вот, Онись-ка уве-зет мою дев-чон-ку да-ле-ко-да-ле-ко.
Толь-ко то-гда, ко-гда епи-скоп Вар-на-ва сам при-мет по-двиг юрод-ства, и она уедет за ним в Си-бирь, толь-ко то-гда станет по-нят-но, о чем го-во-ри-ла бла-жен-ная Ма-рия Ива-нов-на.
Пе-ред тем как по-ехать в Сред-нюю Азию, Ве-ра Ло-в-зан-ская от-пра-ви-лась к Ма-рии Ива-новне - про-стить-ся и взять бла-го-сло-ве-ние. Ди-ве-ев-ский мо-на-стырь был за-крыт, и Ма-рия Ива-нов-на жи-ла в се-ле.
Ве-ра со-шла ра-но утром в Ар-за-ма-се, на-до бы-ло ид-ти шесть-де-сят ки-ло-мет-ров до Ди-ве-е-ва. Был де-кабрь, хо-лод-но. Вы-шла она на до-ро-гу, ви-дит, му-жи-чок едет на роз-валь-нях. Оста-но-вил-ся:
Вы ку-да?
Я в Ди-ве-е-во.
Хо-ро-шо, я вас под-ве-зу.
До-е-ха-ли до се-ла Круг-лые Па-ны. Здесь трак-тир. Воз-чик по-шел за-ку-сить и из-ряд-но вы-пил. В пу-ти его раз-вез-ло, са-ни по-сто-ян-но съез-жа-ли с до-ро-ги и увя-за-ли в сне-гу, но ло-шадь как-то са-ма со-бой вы-би-ра-лась и на-ко-нец оста-но-ви-лась у до-ма, где жи-ла Ма-рия Ива-нов-на.
Был час но-чи. Му-жик проснул-ся и стал изо всей си-лы сту-чать в ок-но. Мо-наш-ки от-кры-ли. Рас-ска-зы-ва-ют. Все это вре-мя бла-жен-ная бу-ше-ва-ла, сту-ча-ла по сто-лу и кри-ча-ла:
Пья-ный му-жик дев-чон-ку ве-зет! Пья-ный му-жик дев-чон-ку ве-зет!
Да ка-кой пья-ный му-жик, ка-кую дев-чон-ку? - пы-та-лись по-нять мо-на-хи-ни. А бла-жен-ная толь-ко кри-ча-ла:
Пья-ный му-жик дев-чон-ку ве-зет!
Од-на-жды при-шла к Ма-рии Ива-новне ин-тел-ли-гент-ная да-ма с дву-мя маль-чи-ка-ми. Бла-жен-ная сей-час же за-кри-ча-ла:
До-ро-фея, До-ро-фея, да-вай два кре-ста, на-день на них.
До-ро-фея го-во-рит:
За-чем им кре-сты, они се-го-дня при-част-ни-ки.
А Ма-рия Ива-нов-на знай скан-да-лит, кри-чит:
Кре-сты, кре-сты им на-день.
До-ро-фея вы-нес-ла два кре-ста, рас-стег-ну-ла де-тям кур-точ-ки, кре-стов и в прав-ду не ока-за-лось.
Да-ма очень сму-ти-лась, ко-гда До-ро-фея спро-си-ла ее:
Как же вы при-ча-ща-ли их без кре-стов?
Та в от-вет про-бор-мо-та-ла, что в до-ро-гу сня-ла их, а то они бу-дут де-тей бес-по-ко-ить.
Вслед за ней при-шла схим-ни-ца.
За-чем на-де-ла схи-му, сни-ми, сни-ми, на-день пла-то-чек и лап-ти, да крест на-день на нее, - го-во-рит Ма-рия Ива-нов-на. С тре-пе-том мать До-ро-фея по-до-шла к ней: ока-за-лось, что она без кре-ста. Ска-за-ла, что в до-ро-ге по-те-ря-ла.
Епи-скоп Зи-но-вий (Дроз-дов) спро-сил Ма-рию Ива-нов-ну:
Ты поп, а мит-ро-по-лит Сер-гий - ар-хи-ерей.
А где мне да-дут ка-фед-ру, в Там-бо-ве?
Нет, в Че-ре-ва-то-ве.
У Ар-цы-бу-ше-вых бы-ла очень по-ро-ди-стая тел-ка, и вот она за ле-то не огу-ля-лась, и сле-до-ва-тель-но, се-мья долж-на быть весь год без мо-ло-ка, а у них ма-лые де-ти, средств ни-ка-ких, и они за-ду-ма-ли про-дать ее и ку-пить дру-гую и по-шли к Ма-рии Ива-новне за бла-го-сло-ве-ни-ем.
Бла-го-сло-ви, Ма-рия Ива-но-ва, ко-ро-ву про-дать.
Да она нестель-ная, ку-да ее нам.
Нет,- от-ве-ча-ет Ма-рия Ива-нов-на, - стель-ная, стель-ная, го-во-рю вам, грех вам бу-дет, ес-ли про-да-ди-те, де-тей го-лод-ны-ми оста-ви-те.
При-шли до-мой в недо-уме-нии, по-зва-ли опыт-ную де-ре-вен-скую жен-щи-ну, чтобы она осмот-ре-ла ко-ро-ву. Та при-зна-ла, что ко-ро-ва нестель-ная.
Ар-цы-бу-ше-вы опять по-шли к Ма-рии Ива-новне и го-во-рят:
Ко-ро-ва нестель-ная, ба-ба го-во-рит.
Ма-рия Ива-нов-на за-вол-но-ва-лась, за-кри-ча-ла.
Стель-ная, го-во-рю вам, стель-ная.
Да-же по-би-ла их. Но они не по-слу-ша-лись и по-ве-ли ко-ро-ву на ба-зар, им за нее пред-ло-жи-ли де-сять руб-лей. Оскор-би-лись они и не про-да-ли, но для се-бя тел-ку все-та-ки при-смот-ре-ли и да-ли за-да-ток де-сять руб-лей.
А Ма-рия Ива-нов-на все од-но - ру-га-ет их, кри-чит, бра-нит. И что же? По-зва-ли фельд-ше-ра, и он на-шел, что ко-ро-ва дей-стви-тель-но стель-ная. При-бе-жа-ли они к Ма-рии Ива-новне и в но-ги ей:
Про-сти нас, Ма-рия Ива-нов-на, что нам те-перь де-лать с те-луш-кой, ведь мы за нее де-сять руб-лей за-дат-ка да-ли.
От-дай-те те-луш-ку, и пусть за-да-ток про-па-дет.
Они так и сде-ла-ли.
31 де-каб-ря 1926 го-да, под но-вый 1927 год, бла-жен-ная ска-за-ла: «Ста-руш-ки уми-рать бу-дут... Ка-кой год на-сту-па-ет, ка-кой тя-же-лый год - уже Илья и Енох по зем-ле хо-дят...» И, прав-да, с 1 ян-ва-ря две неде-ли все вре-мя по-кой-ни-цы бы-ли, и да-же не по од-ной в день.
В Неде-лю мы-та-ря и фа-ри-сея при-е-ха-ли на-чаль-ни-ки раз-го-нять Са-ров, и это дли-лось до чет-вер-той неде-ли Ве-ли-ко-го по-ста.
Вы-го-нять мо-на-хов бы-ло труд-но. У них бы-ли по-чти у всех от-дель-ные кел-лии с от-дель-ны-ми вхо-да-ми и по несколь-ку клю-чей. Се-го-дня вы-го-нят мо-на-ха, а он зав-тра при-дет и за-прет-ся. Служ-ба в церк-ви еще шла. На-ко-нец в по-не-дель-ник на Кре-сто-по-клон-ной неде-ле при-е-ха-ло мно-го на-чаль-ства - со-бра-ли всю свя-ты-ню: чу-до-твор-ную ико-ну "Жи-во-нос-ный ис-точ-ник", гроб-ко-ло-ду, в ко-то-ром мо-щи пре-по-доб-но-го Се-ра-фи-ма про-ле-жа-ли в зем-ле семь-де-сят лет, ки-па-ри-со-вый гроб, из ко-то-ро-го вы-ну-ли мо-щи пре-по-доб-но-го Се-ра-фи-ма, и дру-гие свя-ты-ни. Все это сло-жи-ли вме-сте, устро-и-ли ко-стер и со-жгли.
Мо-щи пре-по-доб-но-го Се-ра-фи-ма сло-жи-ли в си-ний просфор-ный ящик и за-пе-ча-та-ли его. Лю-ди раз-де-ли-лись на че-ты-ре пар-тии и на са-нях по-еха-ли все в раз-ные сто-ро-ны, же-лая скрыть, ку-да уве-зут мо-щи. Ящик с мо-ща-ми по-вез-ли на Ар-за-мас через се-ло Ону-чи-но, где оста-но-ви-лись но-че-вать и по-кор-мить ло-ша-дей. Ко-гда трой-ка с мо-ща-ми въе-ха-ла в се-ло Кре-мен-ки, на ко-ло-кольне уда-ри-ли в на-бат. Мо-щи вез-ли пря-мо в Моск-ву.
По-сле ра-зо-ре-ния мо-на-сты-ря служ-ба в Са-ро-ве пре-кра-ти-лась, и мо-на-хи разо-шлись кто ку-да.
По-сле Пас-хи вла-сти яви-лись в Ди-ве-е-во.
По все-му мо-на-сты-рю устро-ен был обыск, опи-сы-ва-ли ка-зен-ные и про-ве-ря-ли лич-ные ве-щи. В эти тя-же-лые дни Со-ня Бул-га-ко-ва (впо-след-ствии мо-на-хи-ня Се-ра-фи-ма) по-шла к Ма-рии Ива-новне. Та си-де-ла спо-кой-ная, без-мя-теж-ная.
Ма-рия Ива-нов-на, по-жи-вем ли мы еще спо-кой-но?
- По-жи-вем.
- Сколь-ко?
- Три ме-ся-ца.
На-чаль-ство уеха-ло. Все пошло сво-им че-ре-дом. Про-жи-ли так ров-но три ме-ся-ца, и под Рож-де-ство Пре-свя-той Бо-го-ро-ди-цы, 7/20 сен-тяб-ря 1927 го-да, всем пред-ло-жи-ли по-ки-нуть мо-на-стырь.
По бла-го-сло-ве-нию епи-ско-па Вар-на-вы бла-жен-ной Ма-рии Ива-новне бы-ла по-стро-е-на ке-лья в се-ле Пу-зо. Ту-да ее от-вез-ли сра-зу же по-сле за-кры-тия мо-на-сты-ря; ру-ко-во-ди-ла устрой-ством Ма-рии Ива-нов-ны Ва-лен-ти-на Долга-но-ва и де-ло по-ста-ви-ла так, что ни-ко-му не ста-ло до-сту-па к бла-жен-ной.
В Пу-зе Ма-рия Ива-нов-на про-бы-ла око-ло трех ме-ся-цев.
Ко-гда игу-ме-ния Алек-сандра по-се-ли-лась в Му-ро-ме, к ней при-е-ха-ла мать До-ро-фея.
За-чем ты Ма-рию Ива-нов-ну в мир от-да-ла? Бе-ри об-рат-но, - ска-за-ла ей игу-ме-ния.
Та по-еха-ла за ней.
Ма-рия Ива-нов-на, по-едешь со мной?
- По-еду.
По-ло-жи-ли ее на во-зок, укры-ли крас-ным оде-я-лом и при-вез-ли в Ели-за-ро-во. Здесь она про-жи-ла до вес-ны, а вес-ной пе-ре-вез-ли ее в Ди-ве-е-во, сна-ча-ла к глу-хо-не-мым бра-ту с сест-рой, а в 1930 го-ду на ху-тор воз-ле се-ла По-чи-нок и, на-ко-нец, в Че-ре-ва-то-во, где она и скон-ча-лась 26 ав-гу-ста/8 сен-тяб-ря 1931 го-да.
Мно-гим Ма-рия Ива-нов-на го-во-ри-ла об их бу-ду-щей жиз-ни. Кто-то ска-зал бла-жен-ной:
Ты все го-во-ришь, Ма-рия Ива-нов-на, мо-на-стырь! Не бу-дет мо-на-сты-ря!
- Бу-дет! Бу-дет! Бу-дет! - и да-же за-сту-ча-ла изо всей си-лы по сто-ли-ку.
Она все-гда по нему так сту-ча-ла, что раз-би-ва-ла ру-ку, и ей под-кла-ды-ва-ли под ру-ку по-душ-ку, чтобы не так бы-ло боль-но.
Всем сест-рам в бу-ду-щем мо-на-сты-ре она на-зна-ча-ла по-слу-ша-ния: ко-му се-но сгре-бать, ко-му ка-нав-ку чи-стить, ко-му что, а Соне Бул-га-ко-вой ни-ко-гда ни-че-го не го-во-ри-ла. И та од-на-жды спро-си-ла:
Ма-рия Ива-нов-на, а я до-жи-ву до мо-на-сты-ря?
- До-жи-вешь, - от-ве-ти-ла она ти-хо и креп-ко сжа-ла ей ру-ку, до бо-ли при-да-вив к сто-ли-ку.
Пе-ред смер-тью Ма-рия Ива-нов-на всем близ-ким к ней сест-рам ска-за-ла, сколь-ко они по ней до со-ро-ко-во-го дня про-чи-та-ют ка-физм. Все это ис-пол-ни-лось в точ-но-сти, а Соне Бул-га-ко-вой ска-за-ла, ко-гда та бы-ла у нее в по-след-ний раз в ок-тяб-ре 1930 го-да: «А ты обо мне ни од-ной ка-физ-мы не про-чи-та-ешь». Она, дей-стви-тель-но, ни-че-го не про-чи-та-ла, но вспом-ни-ла об этом уже на со-ро-ко-вой день.
